Сердцедёр

Клементина поднялась. — Жакмор, вероятно, не откажется пойти за рабочими по поводу пола — до чего же глупо не сделать все сразу — но ведь обо всем не упомнишь — надо думать — все время думать — наказывать себя за то, что не продумала все как следует — и стараться не ослаблять усилий, стремиться к совершенству — необходимо построить для них идеальный мир, мир чистый, безвредный, приятный, как пространство внутри белого яйца, положенного на пуховую подушечку.

XXV

80 дикобря

Заказав рабочих, Жакмор на обратном пути шел мимо церкви, и, поскольку больше никаких дел у него на это утро не намечалось, решил зайти к кюре поболтать немного — уж больно нравился Жакмору его образ мыслей. Он вошел в просторный эллипсоид, где царил изысканный полумрак, втянул в себя запах церкви со сладострастием бывалого гуляки и направился к полуоткрытой двери ризницы. Тихонько стукнул три раза, толкнул дверь и вошел. Кюре в одних трусах прыгал через веревочку посередине загроможденной мебелью комнаты. В кресле со стаканчиком сивухи в руке сидел ризничий и оценивающе посматривал на него. Хромота несколько портила изящество движений кюре, но все-таки он с честью выходил из этого положения.

— Здравствуйте, — сказал ризничий.

— Мое почтение, господин кюре, — проговорил Жакмор. — А я как раз шел мимо и вот решил заглянуть к вам.

— Ну что ж, отлично, — заметил ризничий. — Глоточек водяры не хотите?

— Сколько раз вам говорить, не подражайте вы этому деревенскому жаргону, — сурово произнес кюре. — Лишь изысканной речи подобает звучать в доме Господа.

— Но ризница, господин кюре, как бы это сказать, она ведь что-то вроде туалета в доме Господа, поэтому здесь можно немного и расслабиться.

— Дьявольское отродье, — сказал кюре, испепеляя его взглядом, — непонятно, почему я до сих пор держу вас возле себя.

— Как же, признайте все-таки, что я для вас неплохая реклама, — парировал ризничий, — а потом, я вам необходим еще и для спектаклей.

— Кстати, — вмешался Жакмор, — что вы собираетесь устроить в следующий раз?

Кюре перестал прыгать, старательно сложил веревочку и сунул ее куда-то в шкаф. Он говорил и одновременно вытирал свою дряблую грудь сероватым от грязи махровым полотенцем.

— Это будет грандиозно.

Тут кюре прервался и начал почесываться, сначала поскреб под мышками, потом пупок, затем покачал головой и продолжал:

— Это будет роскошное представление, оно заставит померкнуть любой светский спектакль, в котором какие-то дуры раздеваются, и считается, что таким образом создается величественная обстановка. Больше того, представьте, что гвоздем представления станет одна хитроумная затея, позволяющая приблизиться к Господу. Слушайте, что я придумал. Детский хор Богоматери, в окружении восхитительных декораций и одетый в потрясающие костюмы, будет тащить до самого Бастианова поля золотой монгольфьер, удерживаемый на земле тысячью серебряных канатов. Под звуки парового органа я усядусь в корзину, и, как только окажусь на достаточной высоте сразу же выкину вот этого негодяя ризничего. И сам Бог улыбнется при виде столь незабываемого великолепного зрелища, и то будет триумф роскошного Слова Божьего.

— Но-но, — сказал ризничий, — об этом, сударь мой, не было речи — так, чего доброго, я расквашу себе морду.

— Ах ты дьявольское отродье, — проворчал кюре, — а как же твои крылья летучей мыши?

— Да ведь сколько месяцев я не летал, — возразил ризничий, — а когда все-таки отваживаюсь пуститься в небо, так столяр стреляет по мне крупной солью, норовя угодить прямо в задницу. И еще обзывает гусаком.

— Ну, значит, тем хуже для тебя, коли расквасишь себе морду, — сказал кюре.

— А, пожалуй, от этого хуже всего будет вам, — пробормотал ризничий.

— То есть? Разве без тебя не наступит наконец долгожданное освобождение?

— Гм, — заметил Жакмор, — позвольте мне вмешаться? Мне кажется, что вы представляете собой два элемента, необходимых для равновесия; один оправдывает существование другого. Согласитесь, господин кюре, что без дьявола ваша религия как бы потеряет свое назначение.

— Ну, вот это другое дело, — сказал ризничий. — Наконец-то слышу разумные речи. Так-то, господин кюре, признайтесь, что именно я придаю смысл вашему существованию.

— Пошел вон, сволочь, — огрызнулся кюре. — Ты грязен, и от тебя воняет.

Но ризничий еще и не такое слышал.

— А особенно скверно с вашей стороны то, — настойчиво продолжал он, — что мне всегда отводятся самые гнусные роли, причем я, заметьте, никогда не возмущаюсь, хоть вы и поносите меня на чем свет стоит. Лишь изредка бы меняться местами.

— А когда град камней летит мне в лицо, это как? Разве не ты их науськиваешь?

— Ах, если бы действительно это зависело от меня, так вы бы гораздо чаще сталкивались с камнепадом, — проворчал ризничий.