Серебряная дорога

Уже во второй вечер таблетки отправились в мусор. Открытый блистер с ними Мея заметила среди картофельной кожуры и кофейной гущи. Безобидные на вид пилюли пастельного цвета. Чудесное творение фармакологии, таблеточки, при своих крошечных размерах обладавшие достаточной силой, чтобы остановить безумие и темноту. Обеспечивавшие нормальное существование человека.

— Почему ты выбросила лекарство?

— Потому что оно мне больше не требуется.

— Кто тебе это сказал? Ты разговаривала с врачом?

— Мне не надо ни с кем разговаривать. Я сама знаю, что в таблетках больше нет необходимости. Тут я в своей стихии. Сейчас я наконец могу быть сама собой. Темнота меня здесь не настигнет.

— Ты сама слышишь, как это звучит?

Силье рассмеялась непринужденно:

— Почему тебе постоянно надо обо всем беспокоиться? Ты должна научиться расслабляться, Мея.

Долгими светлыми ночами Мея лежала и таращилась на рюкзак, в котором по-прежнему лежали все ее вещи. Она могла бы стащить немного денег и поездом отправиться назад, в южном направлении. Пока будет заниматься поисками работы, поживет у друзей. Обратится в социальную службу за помощью в худшем случае. Там прекрасно знали Силье, насколько неадекватной она могла быть. Но Мея понимала, что не решится на это. Ей требовалось следить за матерью, которая так и сыпала банальностями.

— Таким свежим воздухом я никогда не дышала прежде!

— Разве не замечательно, когда вокруг царит такая тишина?

Что касается тишины, Мея не замечала ее. Наоборот, лес был полон звуков, заглушавших мысли. Хуже всего было по ночам, когда назойливое жужжание комаров смешивалось с птичьим пением, а ветер с шумом гулял среди елей, заставляя их качаться. Не говоря уже о какофонии, долетавшей из комнаты, расположенной этажом ниже. Крики и пыхтение, экзальтированные возгласы. Главным образом со стороны Силье, конечно. Торбьёрн предпочитал не выражать свои эмоции вслух. Только когда они замолкали, Мея осмеливалась спуститься на кухню, а услышав храп Торбьёрна, пробиралась через комнату выпить вино, оставшееся после Силье. Оно помогало ей не слышать звуки.

* * *

Лелле почти не спал летом. Он винил в этом свет, солнце, которое никогда не опускалось с небосвода и нахально пыталось прорваться внутрь сквозь черную ткань занавесок. Винил также птиц, шумевших ночами, и еще комаров, которые начинали жужжать над головой, стоило положить ее на подушку. Он винил в этом всё и всех, кроме того, что на самом деле не позволяло сомкнуть глаз.

Соседи сидели на террасе, смеялись и дребезжали столовыми приборами. Лелле пригнулся как можно ниже, направляясь к машине, чтобы они не смогли увидеть его.

Он беззвучно катился вниз по склону, так долго, насколько получилось, прежде чем завести мотор. Но при всех предосторожностях у него почти не было сомнений, что соседи прекрасно знают о его исчезновениях по вечерам: они видели, как его «вольво» удаляется от дома, когда приближалась ночь.

В деревне царил покой, дома утопали в мягком свете вечернего солнца. Когда он приблизился к автобусной остановке, кровь с шумом запульсировала в висках. В его сердце все еще теплилась крошечная надежда, что он увидит Лину в небрежной позе со скрещенными на груди руками, как это было, когда он оставил ее. Прошло три года, но при виде чертовой остановки у него снова и снова перехватывало дыхание.

Как считали в полиции, кто-то ехал по Серебряной дороге, затормозил у остановки и увез Лину. Вероятно, этот никому не известный человек предложил подвезти или заставил сесть в машину силой. Свидетелей в пользу данной версии не нашлось, но это выглядело единственным правдоподобным объяснением, почему девочка могла исчезнуть так быстро и бесследно. Лелле оставил Лину без десяти шесть. Автобус, если верить шоферу и пассажирам, подошел четверть часа спустя, и девочки уже не было. Все произошло за пятнадцать минут. Максимум.

Прочесали весь Глиммерстреск. Никто не остался безучастным. Проверили каждый ручей и, выстроившись цепочкой, прошли порядка десяти километров во всех направлениях. Собаки и вертолеты, добровольцы со всего округа помогали в поисках. Но все было напрасно. Они так и не нашли Лину.

Лелле отказывался верить в ее смерть. Для него она по-прежнему оставалась живой, как и в то злополучное утро. Порой ушлые репортеры или бестактные незнакомцы спрашивали его:

— Ты веришь, что твоя дочь жива?

— Да, я верю в это, — всегда отвечал он.

Лелле успел выкурить шесть сигарет за те полчаса, пока добирался до Арвидсъяура. В помещении автозаправки не было ни одного клиента, когда он зашел. Киппен стоял спиной к нему и мыл пол, лысое темя блестело в ярком свете ламп. Лелле на цыпочках подошел к кофеварке и наполнил бумажную чашку до краев.

— А я как раз сейчас подумал, где ты. — Хозяин заправки оперся тяжелым телом на ручку швабры. — И засыпал свежий кофе для тебя.

— Спасибо тебе за это, — сказал Лелле. — Как ситуация?