Серебряная клятва

– А стоило бы. Хотя что это я? Мой «отец», насколько я знаю, как раз это не любил, так что забудь, забудь мой совет, глупый королевич. Не слушай Лусиль, слушай Димиру.

И она рассмеялась, выуживая из лукошка последние виноградины. Две она отдала Влади, одну сунула себе в рот. Когда она уже самозабвенно жевала, ее снова отвлекли.

Новый командующий, возжелавший ее общества, был приятнее: приехал на довольно пухлом для боевого вороном коне сам Анхаллон. Он вел разведывательный полк. Поравнявшись и поклонившись, он сказал Лусиль и Влади всего несколько коротких фраз, но их хорошее настроение вмиг улетучилось.

– Вот как… – пробормотала Лусиль. – Иноземцы, значит? Хитро… но мы ответим не хитростью.

Анхаллон – высокий и худой, носатый, похожий на бритого аиста, – ждал. Перебросившись с Влади парой фраз, Лусиль страдальчески покачала головой:

– Что ж, раз так, командующего Цу спустить ко мне. Для него есть дело.

– Какое? – предсказуемо передернувшись, спросил Анхаллон и не без обиды добавил: – Почему он, не я?

Лусиль усмехнулась. Внутри она просто кипела, но в этом кипении было и сладостное чувство: пора действовать. Действовать, действовать, действовать, и, может, это наконец будет правда интересно. Хинсдро сделал ответный ход, использовал пару каких-то неизвестных игральных фигурок… ну а Осфолат пустит в ход свои.

– Оставим этому загадочному Второму ополчению подарок – в знак того, что нам не терпится поближе познакомиться. А для кого-то… – Лусиль вскинула глаза к небу, – а для кого-то подарок будет весьма вкусным. Уверена. А вы уймитесь. Не по вам работа.

И, задумчиво оглядев последнюю виноградину, Лусиль кинула ее в рот.

5. Солнце, сладость, лед

От дневной жары они спасались в шатре. Сидели, склонившись, над картой, планировали маршрут: куда и как двинутся после Инады. Хельмо тревожили переметнувшиеся приморские города, вообще то, как плавно смыкается с севера и юго-запада кольцо вокруг Ас-Кованта. Одни только острова, восточные лесистые области и монастырская Озинара еще были верны царю, обнадеживающе сияли… впрочем, нет, не одни. Три крайних юго-восточных города, о которых Хельмо не заговаривал, тоже не достались лунным. И когда с маршрутом стало более-менее все понятно, Янгред осторожно обвел кинжалом золотистый треугольник Салары, Гомберги и Эйры, ограничивающий Эрейскую малую долину.

– Да. – Хельмо, казалось, пытался угадать или, наоборот, направить его мысли. – Их не придется очищать, если нам повезет справиться быстро. Войска Лунных движутся иначе.

Янгред прислушался к его тону: есть ли там сожаление? Прямо сейчас, разглядывая острарскую карту, не иноземцами кое-как нарисованную, а детально составленную лучшим ас-кованстким картографом, он видел: куш более чем хорош. Картограф не поленился обозначить и множество лесов, и все рукава рек, и большое озеро, и плодородные долины. А ведь поначалу, когда речь о кампании только пошла, довольно было одного: тут нет вулканов. Теперь же – когда частично он долину пересек, а полностью увидел в миниатюре, – от перспективы захватило дух. Словно дорогой подарок, на который никогда не надеялся и тут он сам готов упасть в руки. Да. Теперь-то Янгред понимал братьев. Их азарт. Их жажду. Их… смелость пойти против судьбы? Пусть и чужими – его, Янгреда, – ногами.

В глубине души он всегда считал, что каждый человек – и, беря шире, народ – неизменно получает ровно то, что заслужил. Обиженным же несправедливостью мнить себя непочетно, если не сказать унизительно. Недоволен? Старайся лучше, ведь все в этой жизни можно получить, если закусить удила. Добиться любой цели. Овладеть чем угодно. А вот пустая обида и часто сопряженная с ней зависть – бездонный колодец, куда ты сам же вероломно выбрасываешь силы. Прежде казалось, в этом мнении Янгред одинок. Более того, ему рано дали понять, что думающий так в Свергенхайме жить не может и не должен. Самая суть всех здешних национальных идей, политики, дипломатии – в Великой Обиде.

«Наш дом разрушили».

«Нас не приняли соседи, не помогли нам, когда мы нуждались».

«Мы – особенный народ, раз не погибли под гнетом судьбы».

«Мы заслуживаем великой награды и получим ее. Однажды».

«И никто не посмеет обидеть нас еще раз».

Не будь народ столь мал, а соседи так огромны, многочисленны и сильны, политика Великой Обиды давно стала бы политикой Великой Войны. Отец к тому и шел, а вот Янгреда эта политика отвращала. Война рано стала его жизнью, но – это он мог сказать точно, – каждая кампания, в которой он участвовал, пронизывалась некой идеей. Не всегда Большой. Не всегда отзывающейся лично ему. Но никогда не завязанной на Великой Обиде. Янгред хранил внутри слишком много своих обид и потому, возможно, с брезгливой дрожью сторонился чужих. И только под солнцем обиды его слегка растворялись, как тает промозглая росистая паутина. Солнце было его успокоением.