Серебряная клятва

Хельмо не знал, зачем спросил именно так. Впрочем, к нему лезли в душу с насмешливо-сочувственным «чахнешь», почему не отплатить? Настроение всё портилось: вдруг вспомнилось недавнее письмо, а точнее, целый абзац о Хайранге, с которым Хельмо на самом деле тяжело было даже говорить. Он не знал, но подозревал: разумный и добрый лис не просто так лезет из кожи вон, уча рекрутов, не просто так не садится есть за общий стол и постоянно отводит глаза. Поначалу думалось: тоскует по Инельхалль, но потом пришли другие догадки: искупает что-то. Видно, с Хайрангом тоже связаны были волнения в ещё единой армии. Разлад. Будущее, точнее, его отсутствие.

– Нет, – ровно отозвался Чёрный Пёс. – Связь госпожи и Грозного была другой. Знаешь, на море – в крепко сколоченной команде – тоже зовут друг друга «братья», «сёстры». Но это значит куда больше. Многое…

И он многозначительно замолчал. Хельмо кивнул, в который раз удивляясь невольно, как же может существовать язык, где нет слова «любовь»? Что вообще может быть без любви, семейной ли, дружеской, к верному коню, дому или Богу? Снова тихо запели храмовые колокола. Хельмо, вглядываясь в пламя, попросил зачем-то:

– Расскажи мне… а как у вас хоронят мертвецов?

Пират покосился на него теперь с удивлением.

– Хороши ли такие разговоры к ночи?

– Я не буду спать, мне неважно.

Теперь даже в том, как Чёрный Пёс оглаживал бороду, был тревожный упрёк. «Чахнешь», – снова прочиталось в глазах, полуприкрытых тяжёлыми веками. Но пират этого не произнёс, видимо, пожалев, а только пожал плечами.

– Нечего особо рассказать. Если человек хороший, сжигаем и развеиваем прах над водой, выбрав время, когда ветер дует к его родине. А если плохой и труп свеженький, пускаем кровь да сбрасываем акулам. Пусть лакомятся. Душа-то после этого тоже не соберётся, не вернётся, вся в клочки. Не только тело.

Какой дикий обычай. Но кто такой Хельмо, чтоб судить? Для большинства союзников – тоже дикарь. А теперь ещё и дикарь, не держащий слово.

– А если и человек нехороший, и труп закостенелый?.. – вяло спросил он.

Чёрный Пёс хрипло, раскатисто рассмеялся.

– Да кто таскает с собой закостенелые трупы врагов? Это так была, присказка. Всем успеваем пустить кровь, всех акулам. Акулы – твари благодарные. Всё сжирают.

Хельмо невольно усмехнулся. Пират, подавшись вперёд, доверительно глянул сверху вниз.

– Ну, не печалься. Тебя бы развеяли по ветру. Что ж. Пойду. Я-то собираюсь покемарить. И тебе советую. Вон, смотри, животина бредёт, греть тебя.

Бум, на котором важно возлежала Ринара, действительно трусил к Хельмо. Он вздохнул. Несколько раз по пути он уже пытался оставить кому-нибудь двух сдружившихся питомцев, боясь, что однажды – например, при внезапной атаке на переходе, – они попадут в самую бойню и погибнут. С приближением к столице опасность росла, но пёс неизменно бежал за отрядами, догоняя Хельмо, и кошка тоже, кажется, была против перемены хозяина. Может, они послушались бы Янгреда или Инельхалль, но тем, когда уходили, было не до животных.

Бум лёг подле Хельмо, лизнул его и шумно задышал в ухо, кошка осталась на своём троне, но даже она глядела словно бы жалостливо и немо вторила пирату: «Чахнешь».

– Поспи, – настойчиво повторил Чёрный Пёс и вдруг отечески потрепал Хельмо по волосам. – Бедовый… сколько тебе ещё бед?..

Хельмо не ответил. После недолгого оживления накатила ещё более гадкая пустота. Чтобы от него наконец отстали, он закрыл глаза и не открывал их, пока шаги не удалились, а потом стал смотреть на белеющий вдалеке, за костерками и шатрами, храм. Единственный храм, где почему-то не было вечернего молебна.

Опустилась ночь.

* * *

Никто не видел этого: как шла меж спящих воинов богато обряженная фигура. Никто не замечал: жемчужным блеском сияет некогда смуглая кожа. И совсем немногие поняли бы: нет дыхания, лишь звенят серьги и подвески, постукивая о просвечивающие сквозь натянутую кожу кости. Тёмно-алый дым вырывался изо рта. Он не сразу таял – летел и будто чадил.

Человек ступал мягко, не оставляя следов – никаких, кроме кровавых капель и капель чистой ледяной воды. Он знал, куда движется, знал, кого ищет, и все силы тратил на то, чтобы не как тогда, не уподобиться образине, от которой без памяти убежала златовласая девушка. Он держал спину. Вышагивал, а не корчился. Только дойдя, он упал.

– Хельмо…

Мальчик – всё ещё мальчик, ничуть не изменился, – открыл светлые глаза. Нет, изменился, не было в глазах этих столько боли. Не было, даже когда бессердечный Хинсдро отдалился. То была другая боль. Взрослая. Знакомая.

– Узнаёшь меня, Хельмо?..

С пустым выражением мальчик смотрел на него, а может, сквозь него.

– Ты спас город. Спас нашу душу. Я очень горд тобой. Хельмо, ты узнаёшь меня?..

Времени были крупицы; он не полагал, что сможет вообще уйти настолько далеко. Что-то ему помогло, что-то в воздухе, напитанном колокольным звоном, разреженном верой. Бог простил? Пусть так.

– Мне не хватает тебя, Грайно. Как никогда.

Проснулась спавшая рядом кошка, зло зашипела, но Хельмо словно не слышал.