Серебряная корона

— Нет. Такое непросто рассказать. Однажды во втором полугодии на большой перемене я увидела, как они затащили в туалет мальчишку и заставили раздеться. Ровесника моего младшего брата. Они вынудили его самого стянуть штаны, и он плакал от стыда. Я разозлилась, и весь мой страх как рукой сняло. Я лупила их по ухмыляющимся рожам, пинала ногами и кричала. В слепой ярости я и учительнице врезала, когда она зашла узнать, в чем дело. «Не говори ничего», — шептал мне мальчик. Я поняла, что он боится. «Не говори ей». Моих родителей вызвали в школу. На следующий день со мной разбирался директор. Родители мальчика передали ему, что тот заболел.

— Ты рассказала своим родителям, через что тебе пришлось пройти?

— Нет, мне было стыдно, что я непопулярна в классе, что я хуже, чем им хотелось бы. А подделать мамину подпись под замечанием ничего не стоило. Тогда я и поняла, что никакой справедливости, никакого правового общества не будет, если мы сами за это не возьмемся.

Глава 3

— Мона! Мо-о-она-а! — Когда Мона выходила из машины, крик Ансельма разносился по всему двору. Живот сводило от страха. Она боязливо озиралась. Черт! Только бы его не услышали и не позвонили в полицию! Тихо, ну пожалуйста, замолчи! И с чего он вдруг проснулся? Он так орет, что пол-округи мог разбудить! Если бы она в свое время решилась! Вильхельм ведь хотел тогда отправить свекра в дом престарелых. Тебе решать, говорил он, это твой отец. Но как она могла осмелиться предложить такое родному отцу? Нет. И все осталось как есть. Теперь она проклинала свою трусость. Окно на втором этаже над лестницей было открыто настежь. В лунном свете она видела, как старик, лежа на животе, высунулся из окна, как кукушка из часов. «Мо-о-она-а!» Она перешагнула через разбитый цветочный горшок со сломанной геранью, через рассыпанную землю, распахнула наружную дверь, побежала вверх по лестнице, опрокинула бельевую корзину, споткнулась о белье и побежала дальше.

— Я здесь, отец. — От вони, ударившей в лицо, ее чуть не вырвало.

— Чего дверьми стучишь! Где тебя черти носят? — Он медленно отвернулся от окна, сполз на пол и уставился на Мону Слепыми, но обвиняющими глазами. — Я обделался. Где ты пропадала, дьявол тебя побери?

— Спала крепко. — Мона была рада, что он не может видеть ее лица. Она попыталась поднять его и посадить в инвалидное кресло, но почувствовала, что не справляется, а он даже не собирался ей помочь.

— Мне пришлось самому ползти к окну. Я чуть не выпал, когда забрался на него, еле удержался! Да, видно, зря, лучше мне было сдохнуть поскорее, пока еще было что оставить в наследство! Цветок грохнулся на крыльцо. Пусть лежит! Когда я зову, ты должна, черт побери, приходить!

— Лучше я тебя помою, пока ты на полу. — Мона потянулась за подушкой и положила ее старику под голову. Постель насквозь промокла от испражнений. Он ни за что не хотел спать в памперсах в летнюю жару. Судя по пальцам, он пытался сам подтереться, но тут обделался снова. Нельзя ему позволять самому принимать слабительное, не раз думалось ей.

— Мне показалось, машина подъезжала.

Мона тянула с ответом — голос может ее выдать. Накатила новая тошнотворная волна страха. Она застыла, дожидаясь, когда дыхание успокоится.

— Ммм.

— Видела, кто это? — спросил он.

— Я ничего не слышала. Ты колол инсулин? — Ее голос звучал подозрительно сипло. — Проклятие! — Щелкнув кнопкой, Мона выставила дозу инсулина на шприц-ручке и протянула ему, одновременно глянув на свои грязные оцарапанные руки и голые ноги. Змея! Она почувствовала, как дрожь пробежала по всему телу. Ногу дергало, вокруг укуса расползлось красное пятно размером с ладонь. От укуса гадюки человек что, умирает? Нужно, наверно, отсосать яд? Или наложить компресс? Но она не могла идти в поликлинику. Врач станет задавать неприятные вопросы. Ремешки сандалии глубоко впились в распухшую ступню.

Мона понесла грязные простыни в ванную и, увидев себя в зеркале, вздрогнула от собственного пристального взгляда. Бледность, сочась сквозь загар, делала ее лицо серым в свете люминесцентной лампы. Свет бил в глаза и усиливал и без того нестерпимую головную боль. Грудная клетка поднималась и опускалась часто-часто. На лице была царапина — узкая красная полоска тянулась от угла рта к подбородку. Волосы всклокочены. Она вынула из челки еловую хвоинку. Куда ей теперь податься? Как это могло произойти?

— Ты идешь или нет? Сколько мне еще лежать на холодном полу? — Отцовский тон был не такой резкий, как обычно. Стыдно, наверное, что так опозорился. Такой любезности наверняка надолго не хватит, но и на том спасибо. — Камбалы-то наловил?

— Кто?

— Вильхельм.