«Серебряная кошка», или путешествие по Америке

Господь призывает,
Весь мир пробуждает:
Вставай, поднимайся,
Святой, молодой народ!

Пресвитор одной из молоканских церквей – беззубый, живой старикан Алексей Агапович Валов молвил, глядя на нас:

– Ндравится господам пение молоканское?

– А кто вам музыку пишет? – спросил Грибачев.

– Свои песельники, свои, касатик! Хоть и нотам не обучены, а, вишь, славные напевы понапридумали!

Мы не стали разубеждать хозяев. Видно, и их «композиторы» научились сочинять песни, не отходя от радиоприемников. А пение между тем становилось все громче, лица собравшихся раскраснелись, глаза сверкали лихорадочным огнем. Воздев руки к потолку, то один, то другой певец начинал подпрыгивать, будто готовился пуститься в лихой перепляс.

– На этих снизошла уж святая благодать, – пояснил Валов, – вот они и скочут. Отсюда и названия наша, – молокане-прыгуны.

Скоро начали подпрыгивать все певцы и певицы. Пол ломился под дружным топотом ног, а песня с подвыванием, присвистом, улюлюканьем металась меж стен, клубилась и, не находя выхода наружу, заставляла дребезжать электрические лампы, стекла окон, да и сами стены.

– У меня скоро лопнут перепонки, – проговорил Полторацкий, как всегда, спокойно, будто в соседнем магазине он мог, в крайнем случае, купить себе новые.

– А ты открывай рот, как при артиллерийских салютах, – тут же нашелся Грибачев, всегда немедленно приходивший на помощь со своими советами.

Однако открывать рот во имя спасения барабанных перепонок не пришлось. Резко, как подкошенная острой косой травинка, оборвалась песня. И сразу комната наполнилась будоражным, нестройным шумом. Сломалось квадратное построение, из соседнего помещения выдвинули столы, и скоро все сидели за общей трапезой. Главный пресвитор Давид Петрович Милосердое представил нас молоканам. Он попросил нас сказать несколько слов. Мы поблагодарили хозяев за приглашение, за хорошие, добрые слова о Советском Союзе. Как по конвейеру, были переданы на столы капуста, черный хлеб, большие горячие чайники. Своеобразная закуска сменилась поданными в чашах натуральными русскими щами. Сознаемся: после ярких, красивых на вид, но почти всегда пресных и безвкусных американских блюд щи явились для нас первостатейным лакомством. Полторацкий, хотя у него и побаливали перепонки, съел чашки три, к удовольствию гостеприимных хозяев. За столом, естественно, шел разговор о нашей стране. И хоть давно покинули молокане русскую землю, кое-кто забыл названия своих деревень, хоть дети их путают русские слова с английскими, а иные и вовсе забыли русскую речь, неистребимо засела в сердцах многих из них тоска по родной земле. И сильнее она становится с каждым днем еще и потому, что все больше добрых вестей слышат они о Советской стране.

Провожая нас, пресвитор просил делегатов низким поклоном поклониться русским березам, московским улицам, всей необъятной российской вольнице.

– Стали мы американцами по образу жизни, по законам, да и по взглядам нашим. Однако не позабыть нам вовек, откуда вышли мы, с какой земли, по какой печали. И будем мы по нашим молоканским заветам берегчи эту сердечную память.

Возле дома стояла толпа молодежи, не попавшей на торжественный обряд. Широкие русские лица, светлые, как лен, волосы. А были перед нами Джимы, Джеки, Мэри, Пегги. Тараща любопытные глаза на гостей, они о чем-то быстро переговаривались по-английски. Грибачев обратился к веселой курносой говорунье. Она «ойкнула», закрыла лицо ладошками и с сильным акцентом проговорила: «Нэ пойнмай». Подружки и пареньки вокруг нее засмеялись. Один из пареньков как бы заступился за нее:

– Мы американцы, русский забыли…

Парень ловко сплюнул шелуху от семечек на землю, подхватил под руки двух девиц и гордо двинулся на улицу. Мы подошли к машинам. Вслед нам донеслась лихая, заливистая частушка:

Меня милый разлюбил,
Он сватов заворотил.
Буду в девках век ходить
И всех мальчиков любить.

Нам трудно было удержаться от смеха, тем более, что пелось это бесхитростное фольклорное произведение по-английски. И слышали его высокие остролистые пальмы, темное, усыпанное крупными южными звездами небо над американским городом Лос-Анжелосом.

ДОМИК НА БЕРЕГУ ОКЕАНА

С веранды этого маленького домика открывается необозримый простор Тихого океана. Справа и слева от него как бы опрокидываются в голубовато-серую, издали спокойную воду гигантские, поросшие кряжистым лесом горы. Осень, но лес еще не успел сменить своего убора. Только кое-где вкраплены в его зеленые разводья золотисто-красные пятна. Тихо кругом. Океан, такой величественный и вместе с тем такой по-человечески теплый и ласковый, безмерно высокое небо и то, что домик спрятан в расщелине скалы и его почти не видно с дороги, – все говорит: хозяин домика искал удобное место для трудов и раздумий.