Серебряная пряжа

Заорал водяной изо всей силы, бегут к нему из омута черти. И самый старый с ними — борода козлиная. Волос на маковке прядка, вся в тине зеленой, ноги с копытцами, хвост по земле волочится, а брови, словно осока зеленая, низко опущены, из-под них глаз не видно, в зубах трубка наподобие челнока. Чтобы видно ему было, с кем говорит, два молодых чертенка старому брови крючками кверху подымают. Сколько ни бились ничего с Нефедом сделать не сумели.

— Подавайте мне душу Еремки, да и все, — ладит Нефед, — а то я вас всех из омута расшугаю.

Спорил, спорил с ним старый бес, и стращал, и посулы сулил. Нефед за свою нить взялся и шабаш. А первый чорт все за станом мучится, не чает, когда вырвется. Тут он и взмолился:

— Отдайте ткачу Еремкину душу, выручите меня, еще сутки здесь просижу — с ума сойду.

Делать нечего, уступил старый бес:

— Ладно, ткач, отпускай нечистого, а Еремкину душу мы тебе завтра принесем.

— Когда принесете, тогда и получите, — отвечал Нефед, — пусть он у меня в закладе посидит да еще хоть кусок соткет.

Побежали черти, принесли в мешке Еремкину душу, отдали ткачу. Тот развязал мешок, посмотрел, проверил: правда ли Еремкина душа. Отпустил чертей, завязал мешок, убрал в надежное место.

Больше черти на глаза ему не попадались.

Стал Нефед стареть. Вот однова и приходит к нему смерть.

— Ну, Нефед, собирайся, поехали, я за тобой.

А Нефеду-то не хочется, вздумал он у смерти отсрочки попросить, повременить с кутьей да ладаном малость. Поминки не свадьба, кто им рад.

— Повремени, — просит Нефед, — годков десятка два, дело я свое не доделал. Долги стукальщику не сквитал. Пока глаза видят, ноги ходят, руки делают, что мне зря в земле лежать, место занимать? Я лучше потку, все польза.

— Нет, — на своем стоит смерть, — одного часу годить не стану. Твоему тканью конца не будет, собирайсь давай!

Как ни уговаривая ее Нефед, как ни просил, она и не слушает, косу знай потачивает.

— Ну, ладно, — говорит Нефед, — что с тобой поделаешь? Выше тебя никого на земле нет. Будь по-твоему, но ты хоть немного повремени, сама видишь остаются два куска недотканы, а ведь я задолжал, вроде нехорошо мне долг с собой на тот свет уносить. За свой век я копейки чужой по ноготь не зажал. Не поможешь ли, сударка, сделай такую божескую милость, сядь вон за Натальин стан да прокинь разков десять челнок, доткать всего пустяки осталось. Снимем последний кусок, а там я и твой, куда хошь приделяй.

Смерть по своим делам торопилась, некогда ждать, недогада была, взяла да и села за стан.

Нефед ткет, и она ткет. Она все поторапливается, а Нефед не торопится. Надоело смерти ткать, без привычки устала, намозолила челноком руки. Захотелось поскорее с Нефедом разделаться, хотела встать: не тут-то было. И так, и этак, а встать не может. Сидит, как гвоздями прибитая. Долго билась, а встать так и не встала. Дня три морил ее за станом Нефед. Давай она Нефеда упрашивать:

— Не томи меня, сделай милость, отпусти. У меня, кроме тебя, дел много: в крайней избе слепая ткачиха Ненила за колобродом сидит, давно, меня кличет, к ней побывать надо.

— Давай двадцать лет жизни, так отпущу, а то будешь ткать до страшного суда.

Побилась, побилась смерть, да видит — делать нечего, согласилась дала ему еще двадцать лет жизни. Отворил Нефед дверь пошире и говорит смерти:

— Ступай, отпустил.

Двадцать лет словно один день прошли. Как они прошли — за тканьем Нефед и не заметил. Ровно в срок, минута в минуту, смерть тут как тут. А Нефед на ту пору взял, да и ушел из избы, знал, что смерть-то в этот час явится. Походила, походила смерть по избе — видит, нет Нефеда. Села на голбец, дожидается. К стану подходить боится, как бы опять надолго не прилипнуть. Села за воробы, намотала пряжи моток, сама смекает: «Нефед старик упрямый, целый век мается, а все не намаялся, все ему умирать недосуг, накину-ка ему, как он войдет, этот моток на шею и потащу куда следует».

Надела моток на руки, моток-то и прилип к рукам, словно прирос. А Нефед и входит в избу.

— Нефед, я за тобой пришла, нажился ли? — спрашивает.

— Нет, дай еще малость подышать, все с делами никак не управлюсь.

— Ну, как хошь, а умирать тебе время, пойдем давай.

— Нет, смерть, не пойду, не на такого ты нарвалась, — отвечает Нефед. Сам за стан, как ни в чем не бывало, садится.

Смерть хотела ему на шею моток пряжи накинуть, а руки-то, как связаны. Три дня так и стояла со связанными руками у двери, как на часах. Ноги у смерти заломило, и стала она ткача просить:

— Отпусти, ради бога.

Тот свое требует: давай еще двадцать лет жизни.

И на этот раз пришлось смерти согласиться.

Вырвалась она из избы, да больно уж рада, зареклась больше и показываться к Нефеду.

А Нефед ткал да ткал помаленьку, умирать не торопился. Еще двадцать лет прошло. Однажды прихворнул Нефед. Лег в сенцах на солому, в избе-то больно мухи надоедают, лежит да высчитывает, время или нет смерти приходить. Больно уж у него что-то в голове пошумливало.

Тут и заглянула смерть к Нефеду.

— Ну, что, нажился ли?