Серебряная пряжа

У немца глаза разгорелись. Стал прикидывать, сколько заработать на такой краске можно будет, если в Москву или в Питер с ней податься.

Позвали свидетелей. Красковары селиверстовы пришли в избенку к Прохору. Опять его останавливают:

— Подумай, брат: дедов секрет уступаешь. Хлеб свой продаешь. Через это тебе у нас почтенье на фабрике и надбавки разные.

Прохор заявляет:

— Назад покойника не носят. Может и продешевил. Только от своего слова отпираться не люблю.

Поставил он на стол бадью, деревянным кружком покрытую. Карош два картуза серебра отмерял. Сосчитали свидетели деньги, в мешочек повысыпали. Прохор спрашивает:

— Чьим картузом мой товар отмеривать будем? Твой товар ты своим мерял, а я свой товар моим отмеряю.

Немец взял линейку и давай картузы обмерять. Все говорят: картузы одинаковые, а немец ладит, что Прохоров картуз на полдюймчика побольше.

Прохор уступил. Снял он с бадьи кружок, положил в картуз сухую коровью лепешку, что на лугу весной подобрал, потом другую. Три лепешки положил, и полон картуз. Вытряхнул немцу в мешок.

У немца и язык отнялся. Он было на попятную.

— Это не специя… это чорт знает что…

Прохор бадейку вынес, серебро убрал.

— А я, друг, тебе и не сулил камней самоцветных… Ты просил специю, кою я добавляю в лазорь голубую. Со мной вместе в подполье пошел, своими глазами видел, все сам проверял. Не мной начато, еще дедок мой покойный варил краски из этого добра, да еще как варил! Теперь ты пробуй.

И с мешочком купленой специи проводил Прохор гостя из избы.

Заявился Карош со своей покупкой к Селиверсту в красковарку и начал варить. Ничего у него не получилось. Не знает он — сколько Прохоровой специи класть. На смех его красковары подняли.

Карош было к Прохору подсунулся.

— Я передумал. Теперь ты и наставление продай, как сварить голубую лазорь, когда что положить.

Ан не тут-то было, не клюнуло. Не согласился Прохор.

— Я, — говорит, — не сильно грамотен, на бумагу не пишу, все в голове держу. Мы своим умом дошли, и ты дойди. А не горазд — за чужое дело не берись.

Недели не прошло, — и сбежал Карош.

А костромской как раз на тройке к крыльцу подкатил. Знать, для храбрости подзаложил, бегом на крыльцо, кнутовищем машет, острогом грозится, немца на расправу требует. Выхватил из-за пазухи бутылку голубую, трясет над головой.

— О башку его бутылку разобью! Никакая это не лазорь голубая.

Прохор глянул, а это его бутылка-то: дно копытцем и стекло толстое.

— Ах, — говорит, — нечистая сила. Накоси, что удумал. Мое лекарство с полки снял да заместо лазори голубой продал.

ЧОРТОВ ПАЛЕЦ

В полях после грозы черные камушки попадаются. Чортовыми пальцами их называют. А на нашей фабрике хозяина Якова Чортовым пальцем прозвали. И не зря. Я эту историю знаю.

Яков-то наш — не человек был, а гора. Такой медведь, и в дверь-то по-людски не входил, — боком протискивался. Пучило его, словно на дрожжах.

Был у него на фабрике Аким — красковар. Знаменитый человек.

И душой был хорош: не сварлив, не злобен.

Больше всего любил Аким краски. Сил своих не жалел, всё выдумывал, как бы расцветку на ситцы покрасивей да попрочней положить. И что ни задумает — сделает, все у него выходит.

Первое время хозяин на него не обижался. Да только скоро колесо в ухаб попало.

Заявился на фабрику немчишка один, объявил себя великим мастером по красочному делу. Перво на перво бумаги разные подает, а там значится, что у московских хозяев ситцы красил и благодарность заслужил. Ну, Яков-то и польстился на немчишку, взял его главным колористом, оклад большой положил. Пришлось Акиму под началом у немца служить.

Весной Яков отправился с товарами в Нижний на ярмонку.

Возвращается, кличет немца, а того и след простыл. Конторские знать не знают, куда сгинул хваленый колорист. А он сбежал: видит, что дело-то не ладится, да и был таков.

Яков — словно жгучая крапива. По фабрике ходит, кричит, никому путем слова не скажет. Конторских так шугнул, что те деревянными стали, носы уткнули в свои книги, скрипят перьями и не дышат. А у Яшки смелости от того прибывает: нравится ему, что боятся хозяина.

— Чортовы пальцы! — кричит он, фабрику развалили пока я базарил, все приходы-расходы мои запутали. Я грамоте не горазд, а вижу, что все вы жулики, все норовите как бы хозяина по миру пустить.

И пошел, поехал, только слушай.

Отделал конторских и по фабрике как угорелый заметался. Всех чортовыми пальцами крестит. Ткачих пропёк, за мытильщиков принялся, таскальщикам и тем досталось.

Добрался Яшка и до красковаров. Вбежал в красковарку. Спрашивает:

— Где немец?

Красковары из-за чанов выглядывают, в усы улыбаются.

— Где немец, чортовы пальцы, не слышите, что ли?

На Акима наступает. Аким тихонько-легонько поясняет:

— Вы его рядили, нас не спросили… Вот и выходит, что мы за него не в ответе. Теплое место искать отправился…

Хозяин сокрушается:

— Ах, чортов палец! Счастье его, что сбежал. Я б с него шкуру спустил да сапоги из нее сшил. А коль немца нет, так из твоей сошью.

Это он Акиму-то.

Ну, Аким таких слов не очень испугался. Любопытствует: