Серебряная Птица

К этому времени царевич успел обойти пешком почти всё царство, и вот, уже почитай как два дня, пребывал в городе. На временное поселение устроился он к старому старьёвщику Еремею. Домик хоть и плохонький, покосившийся, но жить можно. Да и сам хозяин его – добродушный старик, до разговоров охочий, со своим учёным вороном Каркушей, пришёлся по душе юноше. Дабы лишний раз не искать себе работу и тем самым не приковывать к себе постороннего внимания, напросился он к старьёвщику напарником. Тот согласился. Стали они оба ходить по городу и за гроши покупать у населения никому не нужные старые вещи. Третьим был ослик, запряжённый в маленькую двухколёсную повозку.

– Люди добрые! Старьё-ё, тряпьё-ё, ненужные ве-ещи покупаю! – громкогласно и призывно извещал старьёвщик. – Зло и дё-ёшево! Выноси-и, не стесня-яйся, моими заботами забавля-яйся.

Юноша находит на мостовой изумрудный камушек

В один из погожих, солнечных дней, когда проходили они возле дома Вавилы, царевичу вдруг ударил в глаза тоненький, искрящийся, разноцветный лучик света. Исходил он прямо из-под самых ног юноши от какого-то светящегося предмета, застрявшего между камнями мостовой. Он наклонился и поднял его. Предметом тем оказался изумрудный камушек небесной красоты. По его филигранной огранке юноша сразу догадался, что камушек этот принадлежит перстню, но был, видимо, по какой-то причине утерян его владельцем. О своей находке юноша сообщил Еремею. Тот покрутил его на солнышке, полюбовался, крякнул и передал царевичу назад.

– Красивый камушек, ничего не скажешь! – вымолвил старьёвщик. – Только где ж теперь сыскать-то его хозяина? Но поверьте моему жизненному опыту, молодой человек: камушек этот не иначе как от женского перстенька, с пальчика молоденькой, красивой девушки.

Юноша внимательно выслушал старьёвщика, пожал плечами, спрятал находку в карман, и оба продолжили свой путь.

Ближе к обеду заглянули в корчму. Народу оказалось в ней не так уж и много: двое каких-то пьянчужек, местный извозчик и городской разносчик сплетен Шурваляй. Не успели ещё Еремей с юношей усесться за стол и заказать обед, как он тут же подсел к ним.

– Вы слышали новость? – с широко раскрытыми глазами на беззубом лице обратился он к вновь прибывшим. – Прислужница Вавилы, того, умом тронулась, – и он покрутил пальцем возле виска.

– Да что ж ты такое балабонишь, душа твоя поганая! Это ты уже давно умом тронулся, – возмутился старьёвщик. – Чтоб язык твой отсох! Тебе ли говорить об этом божественном создании. Ишь чего придумал!

– Да вы только послушайте, – не унимался Шурваляй. – Ничего я и не придумал. Это с лёгкой руки Вереды, дочки Вавилы, пошла такая молва по городу. Служанка-то их, Зоряночка, камушек от перстенька своего потеряла. Она сама рассказывала Вереде, что перстенёк тот необыкновенный, и что поможет он ей отыскать своего суженого, который прилетит к ней на Серебряной Птице. Теперь она по ночам стоит у раскрытого окна своей каморки, что на самом верху, и вслух бредит своей Серебряной Птицей. Вереда тому свидетельница, она-то уж не обманет.

– Да вы оба с ней – два сапога пара: сплетни мастера разносить, – возмутился Еремей. – На большее вас и не хватает. А ну, прочь с моих глаз! – и он замахнулся на Шурваляя бутылкой с вином.

– На кого, на кого, а на тебя-то управу найду! – злобно пригрозил тот, отпрянув в сторону и боязливо выскользнув в раскрытую дверь.

В это самое время до слуха посетителей корчмы донеслись шум улицы, людской толпы и звучание какой-то необыкновенно красивой, но очень грустной песенки.

– Это Зоряночка! – подал из-за стола голос извозчик.

– А как поёт, красавица! – похвалил один из пьяниц

– Да-а! Прямо душа разрывается, – поддержал его собутыльник.

Царевич впервые увидал Зоряночку и крепко полюбил её.

Все, кто был в корчме, сразу же поспешили на выход и мигом оказались в людской толпе, собравшейся на городской площади. Юноша со старьёвщиком пробрались в самый её центр и очутились почти лицом к лицу с девушкой. При одном только лишь взгляде на неё, юноша сразу же воспылал к ней сильной, страстной любовью. Её игра на скрипке и пение завораживали и уносили куда-то в дали поднебесные. А пела она о любимом, о несбывшихся мечтах и где-то затерявшемся счастье. Песенка была до того печальной, грустной и трогательной, что, казалось, плакало всё живое и неживое в округе. Даже распустившиеся было бутоны цветов, и те поникли своими нежными лепестками.