Серебряная пуля

Девочка, ни слова не говоря, повела ее за угол, потом вниз, через несколько улочек, потом они вышли на широкую людную улицу. Скромные коммерческие заведения, все, кроме одного — маленького магазинчика с бамбуковыми шторами, были закрыты. И, только войдя внутрь, Сабрина поняла, что это, скорее, восточная кофейня, которую держали мужчины местной эмигрантской общины. В сигаретном дыму было только одно бесспорно немецкое лицо. К этому мужчине и подошла Агнета. Он встал, чтобы поздороваться с девочкой, и его лицо удивительно помолодело от улыбки.

— Что, пришла навестить своего старенького дедушку? Или захотела еще одно пирожное?

Его собеседник за столом, турок средних лет, широко улыбнулся, показав несколько золотых зубов.

— Дедушка, это Сабрина. Она хочет кое-что узнать об этом районе.

— Что ж, ладно. — Широким жестом он пригласил — садитесь. Его руки явно говорили о том, что он рабочий. — Вы пришли как раз к кому надо.

— Спасибо, — сказала Сабрина, садясь.

— А вы откуда? — спросил он, заметив акцент.

— Из Италии. Я итальянка.

— О, прекрасная страна. Очень теплый народ. — Он указал на маленькую чашечку черного кофе на столике перед ним. — Пожалуйста, попробуйте турецкий черный кофе. Он для меня уже стал дурной привычкой.

Он заказал кофе и пирожное для внучки.

— Теперь рассказывайте, зачем пришли. Мне семьдесят один год, а что было до того, найдете в книгах.

Он отнесся к Сабрине так доброжелательно, что она решила начать сразу.

— Мне говорили, что много лет назад, еще до войны, на вашей улице жил японец. Ученый.

Лицо старика сразу смягчилось.

— Ах, да. Профессор.

— Профессор Накано.

— Да, именно. Хороший человек. Конечно, я тогда был мальчишкой. Он жил здесь с семьей своей жены, они были евреи. В подвале он устроил лабораторию. Его тут все знали.

Сабрина держалась очень спокойно.

— Именно это я и слышала. Вот почему я пытаюсь выяснить, что с ним случилось. С его работой.

— А, понятно. — Он помолчал и отпил кофе из чашечки. — Но вы, конечно, знаете, какие это были плохие времена и какие трудные.

— Да, знаю.

— Мы, дети, очень любили профессора. Он часто угощал нас конфетами. — Он посмотрел на свою внучку. — В этом районе не так уж много национал-социалистов, мои собственные родители, то есть твои прадедушка и прабабушка, были социал-демократами.

— А они что-нибудь знали о работе профессора? — спросила Сабрина.

— Только то, что она очень важная и имеет очень большое значение.

— Насколько я знаю, в 1938 году он пытался уехать.

Старик медленно кивнул.

— Да, конечно. Они все хотели. Вы слышали о Хрустальной ночи? Когда банды нацистов устроили погром? Все об этом слышали, даже дети. Нам было очень жаль всех его трудов. Вот тогда-то он и отправил свои вещи.

— Извините? — Сабрина невольно подалась вперед. — Какие вещи?

— Да не только он. Многие евреи из этого квартала. Сразу же после той ночи они стали высылать свои ценности из страны и все, что осталось. Я знаю, потому что мой старший брат помогал перетаскивать чемоданы на пристань. — Он снова повернулся к девочке и добавил: — Это дядя Хельмут, он умер во время войны. Ты его племянница. Профессорские вещи отправили одними из первых, прямо на следующий день. Я прекрасно помню. Мой брат сказал, что японец был просто в бешенстве. А вообще он очень спокойный человек.

— На пристань?

Он кивнул.

— Да, за старым административным зданием. Бедные люди, они сами не могли выбраться, но спасали имущество.

— Наверное, сохранился список вещей?

Он снисходительно улыбнулся.

— Да нет. Центр города был полностью разрушен.

— А вы не знаете, профессору Накано удалось выбраться?

— Конечно, нет. — Он помолчал. — Не забывайте, его семья была еврейская, и он не тот, кому бы дали уехать.

От кофе голова Сабрины слегка закружилась. А может, от того, что услышала?

— Вскоре, — продолжал он, — многих евреев из квартала вывезли. И с ними профессора. Говорили, что в Дахау.

Ничего удивительного в сказанном не было, но Сабрина не была к этому готова. Она почти ничего не знала о Микио Накано, даже никогда не видела его фотографии. Но за последний год, работая над соединением, она ощутила какую-то тесную связь с ним. Позднее, вечером, думая о головорезах, разрушивших лабораторию, представив все это, она не могла удержаться от слез.

— Но сундук профессора уехал в Америку, — добавил старик.

— А вы уверены?

Он кивнул.

— Как я понимаю, кто-то из родственников жены выбрался раньше.

Она боялась задать вопрос, который сейчас интересовал ее больше всего.

— А вы случайно не помните фамилию жены профессора?

— Да вот я все время про это думаю, пока мы говорим с вами. Все было так давно, и я был так молод. Ну да, да, кажется… Фальцхайм. Что-то вроде названия города возле Штутгарта.

* * *

— Фальцхайм, — размышлял Логан. — Поверишь ли, эту фамилию назвал Сабрине бывший сосед Накано, который, оказывается, помнит его.

Рубен Перес и не пытался притворяться, что это хоть как-то задело его.

— Значит, у тебя есть имя какого-то из его родственников. Ну и что?

— Так это начало! Хорошее начало. Человек работал двадцать лет! Может, он чего-то добился. Реального.