Серебряная равнина

Махат вытащил пистолет. Он пытался побороть мелкую дрожь, охватившую все тело. Приказывал себе: «Сосредоточиться! Рука должна быть твердой».

Но сосредоточиться никак не мог. Все думал, а что будет потом! «Твоя жизнь принадлежит не тебе одному, — продолжал он мучительный разговор с собой. — Она принадлежит также и воинскому подразделению, в которое ты добровольно вступил. И сейчас, и потом… Сгниешь тут, а в списках бригады останешься, лишь отметят там: не выдержал, дезертировал на тот свет. Даже с этого света так просто не убежишь: смерть — не конец человека». Рука дрожала, да и все тело била дрожь. «Ты, Зденек Махат, останешься в памяти людей трусом, дезертиром, хотя ты никогда им не был. Не в твоей это натуре. — Рука с пистолетом опустилась. — Ты никогда не был тихим и робким, как эта мышка. Ты всегда много шумел и многого хотел. Вырвать у Станека Яну, подразделение… — Вздохнул. — Родители Боржека спрашивали о последних минутах своего сына. Что скажет Калаш моей матери, когда она однажды придет спросить его обо мне? Неужели скажет: „Ваш сын — слепой ревнивец. Из-за этого докатился до клеветы и ненависти. Я вынужден был отправить его в штрафную роту. У него не хватило мужества достойно нести наказание“».

Махат снова поднял руку с пистолетом. Ему показалось, что его уже не так трясет. Огляделся по сторонам — проститься с белым светом.

Сосны, раздетые догола снарядами. Голые дубы, голые березы. Вместо крон обрубки, культи. Ветер бесчинствовал среди этих скелетов и свистел, словно кого-то искал. И вдруг в его свисте Махат явственно услышал кашель. Он переводил взгляд с дерева на дерево. Контур каски виднелся из окопа. Только что этой каски тут не было. Он впился в нее острым взглядом. Немецкая! Шевельнулась… «Немец видит, что я держу пистолет, и выстрелит первым!»

Каска немного приподнялась над окопом. Махат увидел вымазанное глиной лицо, прицелился, нажал на спусковой крючок. Промазал.

Линге заорал:

— За мной, вперед!

Выскочил из траншеи, размахнулся гранатой.

Махат выстрелил еще раз, еще.

Линге поднял вверх обе руки и рухнул ничком в мягкую подстилку из листьев. Граната тоже куда-то упала, но не взорвалась.

Линге, собравшись с силами, пытался приподняться на колени. Махат заметил в окопе еще двух солдат. Какое-то мгновенье колебался, в кого стрелять. Солдаты не двигались. Тогда он опять прицелился в ефрейтора. После выстрела залег.

Оскар Линге схватился за живот.

— На помощь! На помощь! Камрады!

«Что будет? Эти два сейчас кинутся на меня?»

Но эти бывалые солдаты соображали лучше ефрейтора. Зачем перестрелкой привлекать дополнительные вражеские силы? Тогда конец и крохотной надежде проползти ночью к своим и реальной надежде попасть живыми в плен.

Ефрейтор корчился от боли.

— На помощь! Гуго! Вольфи! Позовите полковника! — хрипел он.

Махат вздрогнул. «Так тут еще и полковник скрывается!» Он приподнялся и заглянул в траншею. Две каски мелькали уже далеко… Перед Махатом блестели глаза Линге. В них догорала жизнь. Ефрейтор молил:

— Прошу… камрад. Санитара. Я ведь солдат…

«Короткая у тебя память, парень! Только что стрелял в меня, а теперь я должен оказывать тебе помощь? Нет уж! — усмехнулся Махат. — Я подстрелил тебя, а ты мне продлил жизнь. — Махат лежал рядом с умирающим гитлеровцем. — Вот сейчас окончится эта схватка со смертью. Верно, так же будет и со мной. Буду извиваться, стонать».

— Мама! Мама! — кричал Линге. — Твой Оскар умирает…

«Может, ему все-таки помочь?» — раздумывал Махат. Но, взглянув на свастику, отказался от этой мысли, В его лихорадочной памяти вставали другие встречи с другими немцами. С теми, в лагере, которые вместе с заключенными из оккупированных стран однажды ночью давали торжественную клятву: все силы на борьбу с фашизмом!

«После войны они встретятся, чтобы рассказать о том, как они ее выполняли. Я был в лагере единственный чех. И на этой встрече меня не будет. Они решат, что я совершил что-то значительное в борьбе за освобождение всех народов Европы. Скажут, отдал жизнь…»

Махат осторожно приподнялся. В траншее — никого, взгляд умирающего угасал.

Нет! Он не убьет себя… Не обращая внимания на боль в раненой руке, он побежал, еще не зная, куда и зачем. Он летел стремглав, перепрыгивая через поваленные стволы и пустые окопы. Выбежав из лесу, он без передышки помчался по лугу. Силы покидали его. Махат невольно замедлял бег. И наконец потерял сознание.

Очнулся в грузовике. На поворотах и ухабах его подбрасывало, будто неодушевленный предмет. Что-то гремело и стучало под ним, рядом с ним, толкало в спину. Потом опять он впал в забытье; ему чудилось: он в черешневом саду, который отчим снимал в аренду. Сад красный от зрелых плодов. К деревьям приставлены лестницы. Всюду сборщики плодов в видавших виды соломенных шляпах. Тяжелые корзины на крючках. У шоссе деревянная будка, там весы. Отчим руками, перепачканными фиолетово-черным соком, накладывает собранное и взвешивает. Вокруг вьются и жужжат пчелы, осы, мухи… Порой ему казалось, что это не жужжание насекомых, а равномерный рокот мотора.