Серебряная река

— Рустам? — Манижа моргнула. Брат вернулся к ней неясными очертаниями — такими же, как у нее, черными глазами и яркой белизной его вуали.

— В данный момент Бага Нахид, — сказал Рустам. Он подоткнул еще одну подушку ей под голову и поднес дурно пахнущую чашку к ее губам. — Выпей.

Манижа подчинилась. Когда Рустам из Нахид лично заваривал тебе зелье, пить следовало, не задавая вопросов. Облегчение наступило почти мгновенно, и Манижа даже поперхнулась. Ее боли, отеки по всему телу, пульсации в голове — все это тут же прошло.

— Да благословит тебя создатель, — хриплым голосом сказала она.

Она выпила еще одну предложенную им чашку, но отрицательно покачала головой, когда он предложил ей маленькое блюдечко с нарезанным фруктом и простой хлеб.

— Я не голодна.

— Тебе нужно поесть, Ману. Ты ослабела телом. — Рустам потянулся к ее руке.

Манижа отдернула свою руку, прежде чем он успел к ней прикоснуться. Глаза его, как и всегда, были опущены. Рустам теперь редко смотрел в глаза кому-либо, а когда все же смотрел, то изо всех сил старался не отводить взгляда.

— Может быть, у меня нет твоих талантов, сестра, — снова заговорил он, — но я такой же Нахид, как и ты. Мне не нужно прикасаться к твоей руке, чтобы знать, что с тобой случилось.

И снова слезы обожгли ее глаза. Манижа не плакала много лет до рождения Джамшида.

— Ничего со мной не случилось. Я в порядке. Просто путешествие было тяжелым.

— Манижа…

— Путешествие было тяжелым, — повторила она свирепым голосом. — Ты меня понимаешь? И говорить тут не о чем. И знать тут нечего. Тебя никто не сможет обвинить в том, чего ты не знаешь.

— Мы с тобой оба знаем, что это не так. — Рустам щелкнул пальцами, и лампадка загорелась ярче, в комнате стало светлее, а по стенам запрыгали дикие тени. — Не носи это бремя в одиночестве. Это тяжело. Нести такое бремя.

— Мне не о чем тебе рассказать.

— Нет, есть! Ты не можешь исчезнуть на год и вернуться после…

Вся комната вздрогнула. Волна тепла накрыла их, пламя в алтаре огня воспарило ввысь, обожгло потолок, отчего трюки Рустама стали похожи на детские игры.

— Если ты продолжишь это предложение, то больше никогда не заговоришь, — предупредила она его. — Ты меня понимаешь?

Рустам выхватил пустую чашку из ее руки, его трясло. Его руки дрожали, когда ему было страшно — он не мог контролировать этот свой недуг, который год от года только усиливался. В присутствии Гассана он ничего не мог взять в руки, потому что его начинало трясти, а когда им приходилось появляться на каких-то публичных торжествах, он с помощью Манижи обвязывал себе запястья веревками, на свободно болтающихся концах которых было накручено несколько узлов, чтобы он мог ухватить их и таким образом контролировать себя.

А теперь дрожь у него вызвала Манижа. У нее не осталось выбора — глупо было с его стороны говорить открыто, так как у Гассана повсюду были глаза и уши… Но волна раскаяния тут же нахлынула на нее.

— Рустам, прости меня. Я только…

— Я понимаю, — резко сказал он. — Твои угрозы уже и есть ответ. — Он сжал и разжал кулаки, потом положил руки на колени, пытаясь обрести контроль над собой. — Я ненавижу это, — прошептал он. — Я их ненавижу. Ненавижу, что даже спросить у тебя не могу…

— Я знаю. — И теперь она взяла его за руку. — Можно я тебе задам вопрос?

— Конечно.

— Ты можешь добавить в свои молитвы то, о чем я не могу тебе сказать?

Рустам поднял взгляд на нее:

— Каждый день, сестра.

От той искренности, которую Манижа видела в его глазах, ей становилось только хуже. Она хотела сказать ему. Хотелось, чтобы он забрался к ней под одеяло, как это было в детстве, когда им хотелось плакать. Ей хотелось, чтобы кто-то другой из рода Нахид сказал ей, что все будет хорошо. Что Гассан падет, а она снова увидит сына. Что они отменят колдовство, совершенное ею, и вернутся в Дэвабад, где станут править вместе, как того заслуживает их семья.

Но ее младший брат выглядел ужасно. Рустама немного трясло, его бледное лицо приобрело желтоватую окраску. Синяки у него под глазами проявились так ярко, что казалось, будто его побили, к тому же он заметно похудел. Остальных частей его лица она не видела. Рустам так редко снимал свою вуаль, ей даже иногда приходилось напоминать ему, что, когда они вдвоем, он вполне может позволить себе это, и Манижа знала: дело тут вовсе не в благочестии. Он ушел в себя, чтобы спасти их жизни в Дэвабаде, отступал за любую стену, какая попадалась, уходил туда, где никто не мог к нему прикоснуться.