Серебряная река

Дара в настоящий момент пребывал в обличье собственного невидимого духа. Он оставался бесформенным со времени своего прибытия в Бабили, предпочитая парить над мудхифом и следить за посетителями таверны, будучи горячим ветром. Многих джиннов бросало в дрожь, когда он пролетал мимо, а один раз он сильным своим порывом случайно перевернул шахматную доску… за что игрок, игравший белыми фигурами, должен был бы поблагодарить его.

А теперь он подкрался к краю крыши, откуда принялся с завистью смотреть на тройку лавочников — они смеялись и сплетничали, попивая из глиняных чашек какой-то горячий — над чашками поднимался парок — напиток. Дара отчаянно хотел и сам пользоваться такой же свободой. Он хотел иметь достаточно мужества, чтобы войти в какую-нибудь таверну, деревню, город. Хотел заказать себе выпивку и завязать разговор так, чтобы метка Афшина на его лице не отпугивала других людей.

«Не по этой ли причине ты покинул Дэвабад?!» Дара помнил ту уверенность, с которой он убеждал Нари, что больше ему не придется скрываться. Выбрав охоту на ифритов и служение своему народу, он в конечном счете сможет воссоединиться с ними. И в некотором — ограниченном — роде ему это удалось. Путешествуя по дальним пределам Дэвастана, он сделал несколько остановок и оказал помощь нескольким поселениям: то прогонял Рух, свившую себе гнездо в капустном поле селян-земледельцев (за что он получал хорошее — или не очень — вознаграждение в виде домашнего вина), то убивал оборотня, пожиравшего пастухов в удаленном горном городке.

Но монстров для своей охоты он здесь не видел… ну, разве что одного, это уж как посмотреть. И Бабили вовсе не был маленькой дэвской деревней на краю света, не затронутой войной, которую он принес в Дэвабад. И по контрасту Бабили был готов принять джиннов и дэвов со всех концов магического царства. Сюда приходили, чтобы обменяться новостями и идеями, чтобы торговать, заключать союзы и подраться. Здесь у всех были свои мнения о войне, и многие были запятнаны насилием. Путешественники открыто пили или молились в память о тех, кого потеряли, и проклинали правителей, которые привели их в такое жалкое состояние.

Дара знал все это — он наблюдал за таверной и следил за ее завсегдатаями. Он уже знал, что дэву-барменшу зовут Рудабе и она заслуживает того, чтобы провести третье столетие своей жизни с кем-нибудь получше, чем ее никудышный муж. Он знал, что у грузчика, который таскал товары торговцев на склад, проблема с пьянством и он мечтает заработать достаточно денег, чтобы вернуться на Сахрейнские берега. У старого погонщика быков родом из Агниванши, скорбно смотревшего на звезды, денег едва хватало на две дополнительные порции еды, если только его не нанимал какой-нибудь караван. Юный внучок Рудабе приходил пораньше, чтобы пофлиртовать с девчонкой-гезири, которая утром привозила хлеб из своей деревни, расположенной вниз по течению реки.

Они говорили о войне и бурном послевоенном восстановлении Дэвабада, и Дара безмолвно благодарил творца каждый раз, когда слышал, что никаких крупных кровопролитий там больше не случилось. Нари в основном хвалили, и многие путешественники-шафиты называли ее «наша», а еще он слышал, как торговцу солью с ужасной открытой раной в животе советовали поспешить в Дэвабад, где «хотя бы лазарет работает бесперебойно». Нешумная группа песчаных моряков целый день составляла планы ухода от импортного сбора, установленного этим «маридоглазым изувером». Дара решил, что так они называют Ализейда. Два дэвских пилигрима негромко разговаривали о том, что хорошо бы посмотреть перенесенный в Храм Нахид трон с шеду.

О себе Дара мало что слышал. Что его ничуть не удивляло — ведь он находился на краю света, в поселении, которое расположилось между гезири и дэва и вынуждено было проводить политику и нашим, и вашим. Его имя вызывало не громкие обвинительные речи, а зловещий шепоток, который, казалось, сразу же убивал настроение, царившее в таверне. «Проклятая трагедия», — услышал он как-то раз. «Бич», — слышал он не единожды.

Прежде чем возвращаться в общество, разумно было бы подождать несколько лет, чтобы улеглись эмоции. Или несколько десятилетий. Но Дара собственной шкурой чувствовал, что у него нет этого времени, если он хочет найти Визареша и похищенные сосуды. Ему нужно было отслеживать слухи: места удара неестественных молний и истории о людях с необыкновенными способностями. Пусть Дара был сильнее, но ифрит опережал его на тысячу лет в том, что называлось умением скрывать свои следы. Той малости, что знал Дара об изначальных чарах дэвов, его научили Визареш и Аэшма. Использование такой магии против них самих было подвигом, который он и представить себе не мог.

«И ты никогда не найдешь достоверных наводок на место нахождения Визареша, если еще пять дней будешь только разгуливать по этой крыше». Дара сделал глубокий вдох. Он мог в любой момент снова оседлать ветер, если дела пойдут плохо, разве нет? Это не послужит созданию самых вдохновляющих впечатлений, но его репутации уже некуда было ухудшаться.