Серебряная река

Через несколько дней Сильвия, осмелев, поехала на автобусе в город, чтобы узнать, что случилось с Хорхе, и установить контакт с остальными уругвайцами. Хорхе был в Техническом университете, когда туда ворвались военные, и его забрали на стадион Чили – старенькую площадку для бокса и баскетбола рядом с университетом. Она напоминала скорее театр. В первые дни после переворота там творились необычайные жестокости, пока заключенные ждали казни или перевода на Национальный стадион. Но тогда Сильвия, конечно, ничего не выяснила. На обратном пути в Провиденсию автобус остановили и стали производить обыск. Поскольку у бедняги не оказалось документов и она не могла изобразить чилийский акцент, ее отвели сначала в полицейский участок, а потом – на Национальный стадион.

Сильвию держали в женской секции Национального стадиона вместе с двумя уругвайками, схваченными при отчаянной попытке перейти через горы в Аргентину. Охранники заставили девушек раздеться, с вожделением смотрели на них и отпускали непристойные комментарии. После нескольких ударов в живот у Сильвии случился выкидыш. Не получилось ни Габриелы, ни Паблито, лишь молодая женщина в агонии сжимала свой живот на полу тюремной камеры.

Освобождение уругвайцев с Национального стадиона казалось таким же чудом, как выигрыш «Пеньяроля» у «Ривер-Плейта». Оно произошло благодаря одной из тех странных фигур, которые иногда появляются в истории и которые почему-то обычно бывают скандинавами. Харальд Эдельстам был шведским дипломатом, посвятившим себя спасению человеческих жизней; этот высокий мужчина гордо шествовал по стадиону и обличал тюремщиков, обзывая их нацистами и предрекая, что их преступления будут наказаны так же, как нацистские. Узнав, что уругвайцев собираются казнить, он вступил в переговоры с офицерами, пытаясь спасти арестованных. Он убеждал второго по старшинству на стадионе начальника отпустить их под его ответственность, обязавшись переправить иностранцев в Швецию.

У майора Лавандеро, должно быть, осталась какая-то капля человечности, потому что Эдельстам его убедил, и майор согласился отпустить уругвайцев. Национальный стадион покинули пятьдесят человек, включая Сильвию. Их должны были переместить в бывшее посольство Кубы, которым Эдельстам управлял от имени шведского правительства, превратив его в приют для беженцев. Пока они ждали документы для выезда в Швецию, стало известно: их освобождение вызвало такую ярость, что майора Лавандеро расстреляли. Милосердие не было вознаграждено, он испытал на себе всю жестокость переворота.

Больная и подавленная, Сильвия прибыла в Стокгольм. Я ясно вижу ее. Вижу, как она притоптывает ногами и дрожит, как стоит в аэропорту с кожаной сумочкой через плечо, хлопая одной ладонью о другую, выдыхая пар, в ожидании, когда ее увезут неизвестно куда. В аэропорту уругвайцев встречала маленькая группа людей с плакатом «BIENVENIDOS»[40], готовых предложить еду и ночлег усталым и смущенным беженцам.

Сильвия оказалась вдалеке от Монтевидео, сметенная историческими катаклизмами, невидимыми силами, бросившими молодого кинооператора на землю, смотреть на серое небо, и застрелившими кадрового офицера в концентрационном лагере, которым он должен был управлять – страшные времена наступили.

Сильвия рассказала мне еще об одной жертве – самонадеянном молодом студенте с длинными ресницами, отце ее неродившегося ребенка, Габриелы или Паблито, выбитого армейскими сапогами из тела матери. Хорхе действительно был арестован на следующий день после переворота, когда солдаты ворвались в Технический университет. Через пять дней его обожженное, избитое и изрешеченное пулями тело было опознано безутешной матерью. Та хрупкая семья, которую Сильвия создала в эти бурные месяцы 1972–1973 годов, оказалась полностью разрушена.

«Революция, товарищ, это не игра».

Сильвия, которую я встретил в Буэнос-Айресе, была совершенно не тем человеком, которого я оставил в Чили. Она меньше улыбалась, она пребывала в отчаянии. Раньше она была необыкновенно хороша и полна жизни и знала это. Сильвия нравилась самой себе и имела на это полное право. Холодный Стокгольм, тяжелая жизнь в изгнании побудили ее уехать, и она снова прилетела в Буэнос-Айрес. А сложная паутина истории продолжала плестись, пока футболисты ставили мяч, готовясь пробить угловой, и уже хитрый старый аргентинский политик возвратился домой с новой женой – танцовщицей из ночного клуба, а молодые люди готовили приветственные лозунги, которые окрасятся вскоре их собственной кровью, когда пули засвистят вокруг аэропорта Эсейса.