Серебряная река

Некоторое время мы сидим и смотрим игру. Начался финал соревнований, и вокруг сидят не снявшие формы игроки выбывших команд, спустив гетры до лодыжек, растирая мускулы и болея за того или другого финалиста. Матч интересный, забито много голов, и через некоторое время все, включая игроков на поле, теряют счет. Когда остается минута до конца и они спрашивают у рефери, какой счет, начинается хаос, потому что тот тоже точно не помнит. То ли 5:4, то ли 5:5, но, по мнению большинства, это и близко не похоже на правду. Зрители выбегают на поле, выкрикивая свои цифры и устраивая короткие споры с рефери. Один из вратарей сидит с отсутствующим видом на линии ворот, положив руки на колени и ожидая какого-нибудь решения. За воротами друзья смеются над ним, дразнят за сделанную ошибку, но он, не поворачиваясь, машет рукой, не то признаваясь, не то отказываясь. Во всяком случае, он играет. Панчо идет купить еще сэндвичей и пива, будучи уверен, что спор закончится нескоро.

– Что происходит? – спрашивает рыжеволосая подруга Клаудио.

– Да то же, что и всегда у этих латиноамериканцев, – презрительно отвечает сын. – А потом удивляются, что у них в стране порядка нет.

– Зато мы не такие холодные и фригидные, как англичане. – Панчо, вернувшийся с сэндвичами и пивом, специально говорит по-английски, чтобы могла слышать девушка. – Похоже, они никогда не видели солнца.

Девушка – ее зовут Эмили – нервно смеется. Я хочу сказать ей, чтобы она не принимала это на свой счет, что Панчо адресует свои слова не ей, а светловолосому специалисту по правам человека и безнаказанности преступников в Уругвае, скверной mujer traidora[55], злобной, грозящей ему судебным преследованием Софи (д-ру философии), нанесшей тяжелые повреждения нежному сердцу бедного Пабло.

– Это правда, – говорит Эмили, не желая ссориться. – Не о фригидности, конечно… – Ее смех становится несколько более напряженным. – …но чуть-чуть больше солнца нам не помешало бы, правда, для меня это опасно, потому что я быстро сгораю. Выхожу на солнце и – бац! – становлюсь красной, как помидор или омар, хотя омары на самом деле, как вы знаете, не красные: они синие, пока их не бросят в кипящую воду, что, по-моему, настоящее варварство, особенно потому, что беднягам перерезают сухожилия клешней, чтобы они не могли кусаться…

Я вижу, как мой сын извивается от неловкости, хотя мне нервная болтовня Эмили кажется очень милой и почти компенсирующей ее белые ресницы. Выясняется, что девушка работала с группой, тайно собиравшей видеоматериалы о жестоком обращении с животными в цирках.

– Да, – возмущается Панчо, обращаясь ко мне взглядом в поисках поддержки, – много шума по поводу несчастных слонов, а до эксплуатируемых клоунов никому нет никакого дела.

Но я не собираюсь давать Панчо возможность изображать из себя радикала и задирать Эмили только из-за того, что она англичанка и вегетарианка. Об эксплуатации клоунов Панчо не знает ровным счетом ничего, и еще меньше она его волнует. В Латинской Америке высшие классы очень любят выражать негодование по поводу эксплуатации, осуществляемой иностранцами; они будут распространяться на эту тему за обеденным столом, пока Розита носит тарелки, замечаемая только сыновьями семейства, которым она потребуется в какой-то момент, чтобы избавиться от девственности.

– Меня всегда радует, когда тигр, которого выращивали в неволе с самого рождения, вдруг поворачивается и без всякой видимой причины откусывает своему укротителю руку, – заявляю я. – Просто тигру надоело терпеть удары кнута, прыгать через обручи и сидеть на неудобных стульях. Эмили дарит мне улыбку.

– Да, но после этого тигра застрелят, что совершенно несправедливо.

– Справедливости нет, – брюзжит раздраженно мой сын, не открывая глаз. Клаудио никогда не делал вид, что его интересуют слоны, клоуны, тигры или даже воздушные гимнастки, красавицы, осыпанные блестками, – главным образом потому, что их нельзя включить или выключить, у них нет мышей (тех, которыми кликают, а не пугают слонов) и с ними нельзя общаться по электронной почте.

– Ну, если в мире нет справедливости, – говорит Эмили, – то я думаю, что нужно попытаться изменить мир. Даже если это не получится, стоит попробовать. Сам станешь лучше в результате. Я так думаю.

Она вызывающе подмигивает Клаудио, который трет глаза и тихонько стонет.

– Я подозреваю, Эмили, что мой сын находит такие взгляды слишком старомодными, но, возможно, вы правы, – говорю я.

– Я не об этом, – стонет Клаудио, – очень болит голова. Теперь уже и в шее боль. Боюсь, что завтра не смогу пойти на работу.

Теперь я вижу, что это серьезно. Для Клаудио не пойти на работу – то же самое, что для алкоголика решить несколько дней не пить. Я уже собираюсь высказаться на эту тему, когда организаторы соревнований и рефери приходят к решению по поводу неизвестного счета. Команды будут играть еще полчаса, и победит тот, кто первым забьет гол, а при неоткрытом счете перейдут к пенальти.

– Будет нечестно, если команда, которая считает, что она сейчас выигрывает, в итоге проиграет, – говорит Эмили.