Серебряная свадьба полковника Матова (сборник)

После разговора об обуви отец оставил меня в покое. Похолодало. Подул ветер, в саду зашумели желтые опавшие листья. "Птичья республика" затихла, только чирикали воробьи и в бесчисленные гнезда падали с тополей пожелтевшие листья. Деревья обнажились, и двор еще больше опустел.

На Димитров день выпал первый снег. Мягкий, пушистый, почти теплый, он покрыл сад, и сад сделался как будто ниже, в нем появились таинственные укромные места, как пещеры, где, фантазировал я, карлики стерегут спящую красавицу, о которой рассказывалось в сказке.

Я не мог не ходить в школу, где были все мои товарищи, которые составляли планы всяческих похождений и катанья с гор. Местом для катания был выбран Харманбаир, самая высокая точка в селе. Сделать санки нетрудно — существовала традиция: две конские большие берцовые кости пробивались по краям и над ними устраивалось деревянное сиденье. Кости отполировываются снегом, как стекло, и санки летят с быстротой молнии.

Но обувь!.. Ноги у меня мокрые, и я как будто хожу по снегу босым. Мать сказала тогда о башмаках, больше не повторяет. Как бы ей напомнить? Маленький Владо начинает ходить, и это событие поглощает все ее внимание. Я вертелся около нее, чтобы она наконец посмотрела на меня. Не помогло.

Я думал, что отец увидит мои разбитые башмаки и смилостивится. Но он был так занят школой, что я почти не существовал для него. Прекратил свои поучения и ни разу не вспомнил про Эдисона…

Из-за катанья башмаки разъехались еще больше, так что их уже невозможно было надевать. Если бы я их отдал сапожнику Шимону, как велел отец, может быть, они выдержали бы еще месяц-другой грязи и снега. Но у меня была тайная мысль, что будет лучше окончательно их доконать, и тогда отцу волей-неволей придется купить мне новые…

На третий день я вернулся домой посинелый. Дрожал, как лист.

— Что с тобой? — вдруг испугалась мать, потому что вид у меня, по всей вероятности, был плачевный. — Уж не болен ли ты?

Она дотронулась до моего лба и от неожиданности развела руками.

— Боже, ну что за мальчик! Никакого понятия. Одни только от тебя неприятности.

В этот миг я в самом деле почувствовал свою вину перед матерью за тревогу, которую ей причинил. Действительно, прав был отец — пора мне одуматься. В отчаянии я закричал:

— Я здоров!

Пришла бабка Мерджанка. Увидела меня в постели. Обеими руками сияла очки и озадаченно спросила:

— Бойка, что случилось? Почему ты плачешь?

Мать плакала. Она, правда, легко падала духом и не умела преодолевать трудности.

— Ох, сынок, ох, милый ты мой! — заохала бабка Мерджанка, потрогав рукой мой лоб. — Ну куда это годится? Он весь горит. Бойка, завари липового цвету. Мальчик простудился. И дай немного камфарного спирту… Я его разотру…

Странное дело! Все вдруг заботятся обо мне! Соседки-турчанки не отставали от других. Приносили мне белый хлеб, печеные яблоки, компот из слив. Тетя Карамфилка, мать Кирчо Дамянова, тоже пришла меня навестить. Пришла и тетя Мария, жена крестного, вместе с Пенчо. Мать, испуганная моей болезнью, часто гладила меня по голове и говорила, что, когда я выздоровлю, она меня будет одевать как куклу. Говорила, что я самый любимый мамин сынок. В глазах у меня стояли слезы, но я делался грубым и кричал, чтоб она уходила: "Жарко мне!.." Она смотрела на меня беспомощно, и в ее глазах тоже поблескивали слезы.

Вот какая штука жизнь! Надо было захворать, чтобы на тебя обратили внимание.

ВЕСНА

Зима наконец-то кончилась, скучная, мучительная. Я ненавидел ее за то, что она оказалась длинной, лютой, а тяжелое воспаление легких, которое я едва перенес, делало ее еще длиннее и невыносимее. Она установилась в Димитров день и отступила только в начале апреля. Тогда я уже встал на ноги и начал жадно посматривать в окно.

Дули восточные ветры, засыпали поля. Местами намело высокие сугробы. Снег покрыл село словно каким-то белым выпачканным одеялом. Стаи ворон перелетали с дерева на дерево, ожесточившись от голода, и шмыгали по закутанным в снег курятникам в поисках какого-нибудь оброненного кукурузного зернышка. Вечерами опускалась серая мгла, похожая на застоявшийся дым, село тонуло в черном мраке, собачий вой доносился как бы из-под земли.

Мать целый день хлопотала по хозяйству, и я ни разу не задумался, насколько это для нее тяжело. Утром она убирала постели, ставила на огонь неизменно варево из лука-порея или картофеля, кормила маленького Владко, месила тесто, стирала… И как она справлялась со всеми этими домашними делами?

Как-то она получила письмо от дяди Вангела. Я никогда не видел ее такой радостной. Черты ее лица смягчились, глаза весело сверкали. В селе, писал дядя Вангел, у всех все в порядке, живут как бог дал, тетки, девери, снохи шлют привет. Дедушка Продан жив-здоров. Летом ходил на заработки в Кавал, строил казармы и заработал кой-какие деньги, но по дороге его ограбили разбойники…

Мама прочла письмо и раз, и другой.