Серебряное небо

Набрала в другой котелок воды, подвесила над костром и снова вернулась к реке; попробовала похлебку — пожалуй, уже достаточно остыло.

Когда она начала разливать еду по мискам, Джедай поднял голову. Ну еще бы — запах такой, что у нее самой слюнки текут.

Лесли протянула ему миску — он не шелохнулся. Поставила ее перед ним, сказала поощряюще:

— Возьми — это еда! — подумала: его что же, с ложки кормить придется?!

Но тут Джедай протянул к миске руку — медленно и нерешительно, словно боялся, что отберут.

— Вот ложка… — начала было Лесли и осеклась — он уже ел, прямо из миски, жадно хлюпая и почти не жуя.

Миску он опустошил вмиг. Облизал ее, кинул в сторону; вытер ладонью измазанное в похлебке лицо, тоже пару раз ее лизнул.

Нда-а, здорово же он оголодал там, в поселке! А сегодня его, похоже, вообще покормить забыли, а может, решили, что ни к чему переводить продукты.

— Хочешь еще? Похлебки — хочешь? — спросила Лесли, постучав ногтем по миске. Джедай посмотрел на миску, перевел взгляд на нее. Показалось — или глаза были уже не пустыми, а голодными?

Она налила ему еще — схватил и сожрал так же жадно, как предыдущую порцию.

— Ладно, с тебя хватит. А то с голоду может плохо стать, — объяснила она.

Села есть сама. Некоторое время Джедай не сводил глаз с ее миски, но у Лесли на такие взгляды давно выработался иммунитет: собаки, если хотят что-то выклянчить, умеют смотреть куда жалобнее.

К тому времени, как она покончила с ужином, вода в котелке вскипела. Отчерпнув полкружки кипятка, Лесли всыпала туда горсточку истолченных маковых головок; перемешала и отставила в сторону, настаиваться. В оставшийся кипяток она насыпала пригоршню сушеной ромашки и тоже сняла с огня.

Этим вечером ей предстояло сделать еще одно дело, и непростое: насколько это возможно, привести в порядок искалеченную руку Джедая. По словам Сары, он повредил ее еще вчера, а само собой понятно, что переломы нужно лечить как можно быстрее.

Когда маковый отвар остыл настолько, что уже не обжигал опущенный в него палец, она подошла к Джедаю сзади, зажала ему нос, одновременно задирая голову, и, прежде чем он успел опомниться, влила снадобье в приоткрывшийся рот.

— Вот так!

Он скривился, затряс головой и попытался отплеваться. Понятно, что невкусно — но что поделаешь; потерпи, дорогой, другого наркоза у меня для тебя нет.

Подействовал отвар быстро — через пару минут Джедай уже начал клевать носом; вскоре голова его повисла, он качнулся и завалился набок.

Лесли перекатила его так, чтобы правая рука была поближе к костру, и принялась за дело. Счистив намоченной в отваре ромашки тряпочкой запекшуюся кровь, она обнаружила, что повреждена рука не так сильно, как это казалось на первый взгляд. Переломов удалось нащупать всего два — были сломаны третья и четвертая пястные кости, кроме того — вывихнут большой палец. Все остальное: ссадины на тыльной стороне кисти и пару неглубоких порезов — можно было в расчет не брать, заживет через неделю.

Интересно, куда это его угораздило сунуть руку? Не иначе, под колесо попал.

Гипса у Лесли не было, пришлось обойтись лубком. Сделала она его из того самого отщепка, который дала Сара — немного обтесала ножом, придавая нужную форму. Еще раз проверила, не сместились ли сломанные кости, после чего плотно примотала руку к деревяшке.

Вот и все — через месяц он уже сможет кое-как пользоваться рукой. И из-за такой малости эти чертовы ханжи собирались его «оставить на волю Господа»!

Лесли выпрямилась и взглянула на распростертого перед ней мускулистого великана — сейчас, когда он спал, он выглядел вполне нормальным. Усмехнулась пришедшей в голову мысли: выходит, отдав за него катушку лески и два крючка, она спасла ему жизнь.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

На следующий день Лесли уже не была уверена, что осенившая ее в поселке идея являлась такой уж гениальной: оказалось, что Джедай стер ноги.

С утра, когда он отправился в кусты, в глаза бросилось, что он не идет, а ковыляет — казалось, у него в сапогах напиханы сосновые шишки.

Едва он вернулся, Лесли велела ему сесть, кое-как стащила сапоги — и обнаружила покрасневшие, покрытые пузырями и потертостями ступни. Некоторые пузыри уже успели лопнуть.

В первый момент от злости перехватило дыхание: черт возьми, он что — совсем идиот?! Ладно, говорить он не может, но любая собака, если ей больно идти, начнет хромать и притормаживать, даже осел, если с ногами что-то не так, упрется и с места не сдвинется. А этот — нет, перся себе и перся! И вот результат — придется теперь сидеть здесь по меньшей мере дня три, пока его ноги хоть немного подживут.

Впрочем, справедливо признала Лесли через минуту, она сама виновата: вечером занималась его рукой, а о ногах и не подумала, даже не догадалась его разуть.

Вздохнув, она пнула его коленом:

— Вставай!

Отвела на берег, посадила так, чтобы ступни полоскались в проточной воде. Хорошо, что она не выплеснула вчера ромашковый отвар — как чуяла, что пригодится!