Серебряное небо

В бок ударило плотное тяжелое тело. Она на ощупь ухватила собаку за загривок и подтолкнула влево, туда, где край тента еще не был закреплен: залезай, прячься! Сама поползла в другую сторону, шаря перед собой, и наткнулась на целую кучу небольших, с кулак, камней. Но как их взять, унести?! Стащив с себя камуфляжную куртку, Лесли принялась складывать камни на нее.

Хоть и промокшая, куртка защищала от снега — теперь же, сквозь тонкую футболку, он хлестал ее как кнутом. Тело немело, руки уже еле слушались, но груда камней на куртке все росла.

Наконец, решив, что этого достаточно, Лесли потянула куртку к убежищу. Шаг, еще шаг… на миг она испугалась, что промахнулась, заблудилась, но тут наткнулась плечом на гранитную глыбу и протянув руку, нащупала тент. Проползла, придавливая нижний край камнями, из последних сил нагребла сверху еще несколько пригоршен мокрого песка — и, протиснувшись вдоль глыбы, влезла в образовавшееся под тентом подобие шатра. Все…

Казалось, она возилась под снегом добрый час, хотя на самом деле от силы минут десять. Понимала Лесли и то, что сидеть в мокрой футболке нельзя ни в коем случае, температура здесь лишь немногим выше, чем снаружи — но сил шевелиться не было.

Она с трудом протянула руку, повела перед собой и нащупала собачью морду. Нет, не Ала — у Алы уши мягче. Еще одна собака рядом, еще…

— Ала, — позвала Лесли, — Ала!

Та сунулась под руку, словно только и ждала, что позовут. Мокрая, морда в песке, но здесь, живая! Хоть это слава богу!

Лесли подвинулась вперед, запнулась и приземлилась на колени к Джедаю. Сразу наткнулась на мешок — как и было велено, он сжимал его в объятиях. Ощупала его лицо, спустилась на рубашку — тоже мокрая и в песке. И опирается он спиной на холодный камень.

— Ничего, сейчас! — Лесли похлопала его по плечу, стараясь, чтобы голос звучал бодро. — Сейчас будет тепло!

Вытянула из мешка одеяла — хоть что-то здесь есть сухое! Сняв футболку, она спустила до щиколоток мокрые штаны и обмоталась одним из одеял; снова присела к Джедаю на колени и принялась расстегивать на нем рубашку.

Пальцы еле слушались, одна пуговица оторвалась. Избавившись от рубашки, Лесли накинула второе одеяло ему на спину и запахнула вокруг них обоих. Прильнула теснее, прижалась виском к его плечу, влажному, но теплому. Теперь оставалось только ждать — когда-нибудь буря кончится. Ведь любая буря рано или поздно кончается…

Сон навалился на нее почти сразу, едва перестало колотить от холода, и она не противилась ему — позволила теплой тяжести затуманить голову и навалиться на веки.

Проснулась Лесли рывком. Еще спросонья, в полной темноте, услышала над головой злобный воющий смех, почувствовала, что кто-то держит ее за ноги, а с боков обхватили мускулистые руки — и забилась, остервенело выдираясь и сопротивляясь.

Обнимавшие ее руки разжались так внезапно, что она рухнула на четвереньки на обиженно вякнувшую и шарахнувшуюся в сторону собаку.

Ала! Откуда она здесь?!

Прошло несколько секунд, прежде чем Лесли сообразила, что ноги ей стреноживают ее же собственные, застрявшие на щиколотках штаны, в камнях завывает ветер, а тот, от кого она так отчаянно отбивалась — Джедай. Всего лишь Джедай, и вовсе он ее не обнимал — она сама пристроила его руки вокруг себя, чтобы было теплее…

Она с трудом привстала — все тело болело так, будто ее избили; кое-как привела в порядок размотавшееся при падении одеяло и на ощупь подползла к Джедаю. Дотронулась — он отшатнулся от нее, вжимаясь в стенку.

Бедняга, наверное, он здорово испугался, когда она ни с того ни с сего на него набросилась!

— Извини… — погладила его по плечу и сказала (все равно не поймет): — Это я… в общем, мне показалось, что меня насилуют.

Снова примостилась у него на коленях и свернулась в клубочек, кутаясь в одеяло и стараясь сохранить тепло. Сердце все еще колотилось от непрошенных воспоминаний…

Это случилось давно, когда ей было всего девятнадцать. Именно тогда судьба впервые занесла ее в Айдахо.

Какую религию исповедовали жители того поселка, были это мормоны или члены еще какой-то секты, Лесли не знала, да и не интересовалась. Но почти сразу ей стало ясно, что все они — одна семья: двое пожилых, но еще крепких, похожих друг на друга братьев-старейшин и дюжина мужчин помоложе — их сыновья. Женщин, молодых и не очень, было чуть ли не вдвое больше, чем мужчин — очевидно, вера этих людей допускала многоженство — все в длинных юбках и низко повязанных платках.