Серебряное прикосновение

— Прежде всего, — начала она, — ты уверен, что я тебя не отрываю от дел? Может, я не вовремя? А то я могу прийти попозже.

— Нет, нет, что ты! Сегодня выдался на редкость спокойный день. У нас это случается порой. Позволь, я помогу тебе раздеться. Надеюсь, ты пообедаешь со мной. Я сейчас. Ты проходи пока в соседнюю комнату. Дорогих гостей и кое-кого из самых достойных клиентов я встречаю именно там.

Она поняла, что он имел в виду, только когда через распахнутые перед ней двустворчатые двери ступила в соседнюю комнату. Это был роскошный зал с обитыми темно-красной шелковой тканью стенами. На креслах, кушетках и диванах чехольчики из дорогой парчи. В отделанном мрамором камине вовсю гудело пламя, и Эстер сразу потянуло поближе к огню, отогреть замерзшие пальцы. Уютно устроившись за столом, на котором, словно в ожидании гостей, примостились на своих длинных ножках хрустальные бокалы, Джеймс откупорил бутылку мадеры и, разливая вино, рассказал ей последние новости. Наполнив до краев два бокала, он подошел к Эстер и, протянув ей один, чуть приподнял свой:

— Ваше здоровье, мада-ам.

— Ваше здоровье, сэ-эр.

Улыбаясь, они осушили бокалы. Оба находились в самом приятном расположении духа. Джеймс предложил ей сесть в кресло, а сам примостился рядом на кушетке.

— Ну, теперь-то ты мне скажешь, чему я обязан такой чести?

— Я приехала по делу.

— Так я и думал. А бывало, ты заходила и просто так. Ладно уж, чего вспоминать. Какое же дело?

Пока Эстер говорила, он не спускал с нее глаз, любуясь ею. Она изменилась, подумал Джеймс. Когда он видел ее в последний раз, Эстер выглядела какой-то взвинченной, натянутой, как тетива лука, и очень похудевшей. Горе наложило на нее свой неизгладимый отпечаток. Она и сейчас еще не та, что была раньше — все такая же тоненькая, как хворостинка. Но что сразу бросалось в глаза, так это ее энергичность — такая же живая и напористая, как и прежде. А это уже добрый знак. Значит, не за горами и полное исцеление. Что касается ее внешности, то красота Эстер имела над ним все ту же притягательную силу и власть, все так же очаровывала и манила, как и в тот незабываемый день, когда он впервые увидел ее в садике, где росли лекарственные травы. Вот и теперь, как бывало много раз прежде, ее близость вызвала в его душе тревожное волнение. Джеймс внимательно слушал ее, но в висках стучало неотвязно: теперь она свободная женщина, и брачные узы больше не связывают ее с другим мужчиной… теперь она свободная женщина, и брачн… И это было для него сейчас самым важным. С тех самых пор, как они разошлись с Мэри, — она поселилась в их загородном доме, а он прочно обосновался в Лондоне, — с тех самых пор Джеймс в общем тоже считал себя свободным человеком.

— Я собираюсь зарегистрировать свою «пробу» в Пробирной палате, — объясняла Эстер. — Это ведь общепринятое правило, когда хочешь начать собственное дело. Так вот, мне пора самостоятельно работать, по собственным эскизам, а не ограничиваться моделями, которые нам присылают из Лондона. Нужно сказать, что выполняют их порой не лучшим образом. Потому я буду ориентироваться и на тех, кто раньше не мог позволить себе серебряные вещи. Ведь из серебра можно делать самые разные предметы, как крупные и громоздкие, так и маленькие и незамысловатые, например, ложки. А вместе с размером серебряной вещи падает и ее цена. Клиентами моей мастерской будут не только самые богатые.

— Прошу тебя, объясни мне, что все это значит? — спросил он задумчиво. Джеймс чувствовал, что нечто гораздо большее, чем простое самолюбие, движет ею. Он видел, что Эстер находится во власти какой-то идеи, завладевшей всем ее существом.

Она решительно наклонилась вперед, приблизившись к нему. Взгляды их встретились.

— Я хочу прославить имя Бэйтменов, — в ее голосе послышались металлические нотки, чувствовалась такая решительность, что сразу становилось ясно, что она не уступит — пойдет до конца.

— Сначала я думала, что это забота моих сыновей. Но сейчас поняла, что я и только я должна сделать это. Потому, что для меня достижение этой цели становится делом жизни и значит так много, что я вряд ли смогу объяснить словами.

Вот этого-то Джеймс и боялся больше всего. Эстер хотела почтить память человека, которого любила. В порыве бешеной ревности, захлестнувшей все его существо, Джеймс, сам того не замечая, с силой вцепился пальцами в тонкую хрустальную ножку бокала. Самым странным показалось то, что ревность терзает его именно сейчас, когда Джона Бэйтмена уже нет. И наоборот, когда Джон был жив, Джеймс никогда не испытывал ничего подобного. Помимо воли в душе Джеймса поднималось раздражение.

— Что же ты собираешься предпринять для того, чтобы осуществить свой замысел?

— Сначала придется действовать осторожно. Первым делом нужно крепко стать на ноги, доказать, что я держу марку мастерской — качество моих работ такое же высокое, как и работ Джона.

Судя по обстоятельности, с которой она говорила, было заметно, что это не скоропалительное решение, а тщательно продуманный план.