Серебряные яйцеглавы

Фриц Лейбер Серебряные яйцеглавы

Бджо, Докону и Эрни

1

Гаспар де ля Нюи, писатель по найму, водил куском замши по мерцающему латунному основанию возвышающейся перед ним словомельницы с абсолютно такой же рассеянной привязанностью, с какой чуть позже в то утро собирался ласкать гибкий стан мастер-писателя Элоизы Ибсен. Он механически проверил тысячи расположенных рядами контрольных огней (все темные) и ряды шкал (все на нуле) передней панели машины высотой в два этажа. Затем зевнул, массируя при этом мышцы шеи.

Ночную смену Гаспар провел подремывая, попивая кофе и дочитывая «Грешников из пригородных районов» и «Каждый сам себе философ». Ни один писатель не пожелал бы более легкой ночной работы.

Наконец он бросил замшу в ящик старого стола. Критически оглядывая себя в маленькое зеркальце, пригладил пальцами черные вьющиеся волосы, щелчками заставил черный шелковый галстук ниспадать пышными складками и тщательно застегнул отделанный тесьмой черный бархатный смокинг. Потом Гаспар быстро подошел к табельным часам и отметил время ухода. Его напарник по дневной схеме опаздывал уже на двадцать секунд, но это уже была головная боль дисциплинарного комитета союза, а не его.

У двери похожего на собор зала, где находилось полдюжины словомельниц Рокет Хауз и Протон Пресс, он остановился, пропуская ахающую толпу ранних посетителей, сопровождаемых охранником Джо — сутулым старикашкой с вечно полупьяными глазами. В искусстве спать на работе тот преуспел не хуже любого из писателей. Тем не менее Гаспар обрадовался: наверняка не придется терпеть идиотских вопросов типа «Где вы берете идеи, которые закладываете в словомельницу, мистер?» и ловить подозрительно-любопытные взгляды — помимо всего прочего публика верила, будто все писатели — сексуальные маньяки, что было, впрочем, некоторым преувеличением. Он вновь порадовался возможности избежать назойливого любопытства посетителей, когда заметил в толпе прегнуснейшую парочку, одетую в костюмы «папаша и сынок». Мужичок явно походил на суетливую всезнайку, а малец изображал капризную скуку. Оставалось только надеяться, что Охранник Джо достаточно проспался для того, чтобы удержать этого последнего от издевательств над его любимой машиной.

И все же, принимая во внимание аудиторию, Гаспар вытащил свою огромную изогнутую желто-коричневую пеньковую трубку, поднял колпачок серебряной филиграни и принялся набивать ее кубиками табака из украшенного золотом кисета тюленьей кожи. Во время процедуры он слегка хмурился. То, что приходилось курить из этого германского урода, было единственным неприятным моментом в его положении писателя, не считая несколько дурацкой одежды, которую он вынужден был носить. Однако издатели тщательно следили за соблюдением подобных контрактных мелочей, как и за тем, чтобы писатель отсиживал полную рабочую смену, независимо от того, работали его словомельницы или нет.

Да какая к черту разница, с улыбкой напомнил себе Гаспар, ведь скоро он станет мастер-писателем и ему будет положено носить ливайсы и свитер, коротко стричься и курить сигареты публично. Хотя, несомненно, и со статусом писателя по найму ему приходилось полегче, чем писателям-подмастерьям, коим обычно вменялось носить такие костюмы, как греческая туника, римская тога, монашеская ряса или камзолы с широкими крахмальными воротниками. Да что там, Гаспар даже знавал беднягу-собрата, которого весельчаки-садисты из союза заставили по контракту одеваться древним вавилонянином и повсюду таскать с собой три каменные таблички и молоток с зубилом. Публике, конечно, нужна определенная атмосфера, но последнее было, пожалуй, крайностью.

Впрочем, в общем и целом писатели вели мягкое и даже приятное существование, поэтому Гаспара особенно удивляло, почему в их среде появлялось все больше и больше недовольных выпавшим жребием. Изливая грязь и обиды на своих издателей, они носились с иллюзией, будто имеют серьезные и глубокие мысли, которые необходимо донести до публики. Многие из них откровенно ненавидели свои словомельницы, что ранило Гаспара вдвое сильнее, чем святотатство. Даже Элоиза начала сбегать в короткие ночные часы на тайные встречи недовольных (о которых Гаспар даже и слышать не хотел), вместо того чтобы посвящать часы после смены здоровому сну, готовясь к его возвращению с работы.

Мысль об Элоизе, ожидающей его на их пыльном ложе любви, заставила Гаспара нахмурить лоб во второй раз. Так или иначе, два часа, посвящаемых нежной горизонтальной деятельности, пусть даже и с настоящим мастер-писателем, казались ему чрезмерными, если не сказать изматывающими. Вполне хватило бы и одного часа.

— А вот писатель, сынок…