Серебряные ночи

Таня только пожала плечами. Ей хорошо был знаком этот взгляд – взгляд мужчины, готового вспыхнуть как спичка от дурного настроения, от которого не вдруг избавишься. Мужчины полагали, что имеют на это право, и женщины могли считать, что им сильно повезло, если их милость не соизволит пустить в ход кулаки. Ее собственный мужик становился сущим дьяволом во хмелю. Но пожалуй, этот не таков, скорее он станет молчаливым и подавленным. Буйствовать не будет, если его не дразнить. Сегодня днем, когда Софья Алексеевна плохо себя чувствовала, он был с ней вполне обходителен. Но теперь она его, ясное дело, сильно расстроила. Покачивая головой Таня вернулась на свой тюфяк.

Софи лежала, уставившись в темноту. Что же случилось? И что бы это все значило? Почему ей показалось, что какая-то глубинная часть ее существа, дремавшая до настоящего времени, внезапно проснулась? Ей хотелось бесконечно продлить тот восхитительный миг… страстно хотелось сделать еще один, неведомый шаг… оказаться в его объятиях, обнять его самой… Какова на ощупь мужская кожа? Широко раскрытыми глазами она глядела на дощатый потолок. Ей предстоит это узнать в супружеской постели. Она обхватила себя руками, пытаясь вообразить другое тело. Будет ли ей приятно? Такие мысли никогда еще не посещали ее. Теперь они трепетали между явью и воображением. В конце путешествия смутно вырисовывался муж, не тот, которого она выбрала сама, но до тех пор, пока в нем не обнаружится какой-нибудь ужасный порок или уродство, ей нелегко отказать ему… или императорской воле. Да и почему она должна так поступить? Будто бы у нее есть выбор. Совсем не обязательно видеть будущего мужа в человеке, который всего лишь поцеловал ее. Один поцелуй не означает предложения руки и сердца.

А в это время почти рядом, за стенкой, Адам Данилевский пил водку и мучительно размышлял, какой бес его попутал. После Евы он больше никого не целовал. Он просто не имел дела с женщинами, которые ждали поцелуев. Единственными женщинами, интересующие его в настоящее время, были те, с кем он мог удовлетворить свои естественные потребности за определенную плату. Чисто денежные связи не предполагали никаких обязательств, а без подобных обязательств не возникало и затруднительных положений, часто влекущих предательств. Но сейчас он сам оказался на грани предательства. Он, гвардейский офицер, получивший четкий приказ, оказался на грани предательства по отношению к человеку, имеющему полное право положиться на добросовестность благородного дворянина и рассчитывать на верность Адама как своего подчиненного по военной службе.

Адам смотрел на бутылку водки и размышлял о четырехнедельном путешествии с Софьей Алексеевной, готовой противостоять ему на каждом шагу. По крайней мере, если она будет продолжать упорствовать, ему легче будет держаться на безопасном расстоянии, укрыться за личиной грубого тюремщика.

Софи в конце концов заснула. События минувших суток взяли свое. Она несколько смирилась с происходящим, что и должно было произойти, по предположению деда, после того, как она прекратит тщетную борьбу с несправедливостью и позволит возобладать здравому смыслу.

Когда она проснулась, солнце поднялось уже довольно высоко.

– Кажется, мы должны были продолжить путь с рассветом, – проговорила она, садясь на постели. Таня подала ей чашку кофе.

– Граф сказал, что вам следует выспаться, – с ясной улыбкой ответила служанка. Она не стала добавлять, что, на ее взгляд, графу самому требовалось время, чтобы прийти в себя. – Ваше платье приведено в порядок. Граф еще сказал, что мы поедем, как только вы будете готовы.

Одеваясь, Софи старалась отогнать мысли о предстоящем тяжелом дне. Но все воспоминания о приятных, хотя и сумбурных мгновениях прошедшего вечера, равно как и ее размышления о них, померкли перед представлением о мучениях, которые уготованы ей. С усилием она расправила плечи, вздернула подбородок и направилась на улицу. Ее встретила свежесть прекрасного утра.

Адама ее гордая осанка не ввела в заблуждение. В глазах Софи явственно читался страх жертвы, идущей к пыточному инструменту, который уже был применен к ней однажды и находился в полной готовности к дальнейшему употреблению. Он подошел к ней, когда она встала у кареты.

– Если угодно, вы можете ехать верхом на моей лошади в поводу, а я поеду на Хане.

Какое-то мгновение она молча смотрела на оседланного Хана, поводья его были в руках Бориса Михайлова. Затем, к изумлению графа, отрицательно покачала головой.

– С тех пор как один калмык обучил его ходить под седлом, на Хане не ездил никто, кроме меня. И я никому этого не позволю. Это казацкое правило, если вы хотите полностью доверять своему коню.

– Но у вас есть всего лишь два выхода, – с некоторой настойчивостью заметил Данилевский, не в силах допустить мысли о том, что ей придется снова тяжко страдать в карсте, но понимающий неизбежность этого в случае ее несогласия.

Она подняла на него ясный взгляд и скривила губы в насмешливой улыбке: