Серебряные орлы

Когда он вышел из круга, то остановился рядом с папой, чтобы рассмотреть вместе с пим степы и послушать ученые объяснения. Как только взгляд его привык немного к темноте и он стал различать линии и формы, его вновь охватила тревога. В песчаном, почти апельсиновом мраморе, которым было выложено все округлое помещение храма, отчетливо выделялись прямоугольные углубления, о которых как раз говорил папа. Симметрично размещенные на правильных расстояниях, они вдруг вызвали в закоулках памяти Аарона многократно слышанный в детстве рассказ о круглом столе короля Артура. Там могущественные, но и добродетельные рыцари занимали места на равных друг от друга расстояниях, чтобы никто не мог подумать, что у другого более почетное место, — и вот так же, совершенно вот так же стояли некогда в этих углублениях, ни один не выделяясь перед другим — кто? — боги… Неподвижными, спокойными мраморными лицами взирали с высоты углублений на смиренно молящихся, приносящих жертвы, курящих благовония, вечно о чем-то просящих людей… Тут непрестанно толпились… прибегали поспешно, деловито… Каждый находил нужного себе и по своим заботам бога… Одних просили о здоровье, других о богатстве, третьих о смерти, телесном повреждении или позоре, насланных на врагов… Возлагали к белым ногам красоту или уродство своих дочерей, цепы на вино и оливковое масло, обильный урожай, выносливые ослиные спины, прочные квадриги, состязающиеся на ипподроме… Боги исчезли, по люди приходили все с тем же самым… приходили, как раньше, поспешно, деловито… Безошибочно выискивали изо всех подданных царства Марии мучеников такого, который именно для данного случая мог больше других пригодиться… Со рвением прадедов курили благовония перед пустыми нишами, заполняя их образами нужных им покровителей с услышанными в проповедях именами… Обращались к мудрецам, которые провели жизнь в глухих пустынях, отважно углубляясь в тайны предвечной мудрости… Обращались к девам, которые предпочли узилище, мучения, самую смерть блаженной жизни в мире, который не хотели признать своим миром… И тех и других просили об исходе состязаний, о повышении или понижении цеп на зерно и оливки… о нарядном платье… о богатой жене… о милости в виде возвращения утерянной вещи, а не о совершенстве… об успехе, а не об избавлении и спасении… Аарон начинал понимать пап, неприязненно смотрящих на толпы молящихся в этом чудесном древнем храме. Но начинал понимать и немой язык углублений. Ему казалось, что он слышит приветственный шепот: «Привет вам, исполненные мудрости мужи… Воистину мало кто был таким желанным гостем здесь, как вы… Ибо мало кто знает о пас столько, сколько вы… Взгляни в это углубление: здесь стояла я, которую ты столько раз благодарил за ее верность скитальцу, стремившемуся к родной Итаке… А вот тут я, кем ты так горячо восхищался за чудесные картины на щите, выкованном в одну ночь для Ахиллеса… А вон там…»

Нет, нет, он не допустит, чтобы повторился тот страшный разговор с теми колоннами в храме святого Павла. Слабым голосом Аарон попросил папу уйти отсюда, он плохо себя чувствует. Голова кружится.

Церковная стража с трудом оттесняла напирающую толпу. Снова взлетели возгласы, рукоплескания, вновь настойчивые, страстные просьбы о благословении. Тимофей кивнул Григорию, тот с лета понял его: тускуланский отряд молниеносно вздыбил грозную подвижную щетину. Тупые концы копий принялись прокладывать просторную дорогу, лептой разрезая расплескавшуюся, колышащуюся толпу. Аарон опасался, что удары копий настроят толпу неприязненно, враждебно, вызовут гневную ярость. Но он ошибся. Отталкиваемые, отбрасываемые, тут и там довольно чувствительно побитые римские граждане все так же осыпали папу цветами дружелюбных возгласов, обдавали немолкнувшим каскадом рукоплесканий. «Так, должно быть, Рим приветствовал цезарей на ипподроме», — подумал Аарон.

Они уже садились в квадригу, по тут между расставленных ног тускуланского копейщика проскользнул оборванный черноволосый, черноглазый подросток. Упал на колени перед квадригой и поцеловал папе туфлю.

— Святейший отец, — сказал он смело и даже снисходительно. — Если ты дашь мне солид, я скажу тебе что-то, что тебя очень касается.

Папа усмехнулся.

— Говори, — сказал он заинтересованно, подав монету.

— Я знаю, что святейший отец собирает старые статуи. Пе-далеко отсюда люди разбивают старую зеленую статую. Когда я там был, они уже отбили ногу. Если святейший отец даст мне еще один солид, я покажу самую короткую дорогу.

Оставив квадригу, они пошли за ним. Толпа повалила следом, отпихиваемая со все большим трудом. Григорий пригрозил, что прикажет повернуть копья остриями. Помогло, но ненадолго.

И действительно вскоре они увидели толпу, сгрудившуюся вокруг чудесной бронзовой статуи. Наверное, очень старая, ее плотным слоем покрывала зеленая плесень. Статуя покачивалась на одной ноге. По ней били палками, ножами, долотами, молотами, даже тяжелым железным ломом, столь редкой тогда вещью в Риме.

— Расступитесь! — загремел Тимофей.