Потом появились наручники. Они хищно поблескивали светлой сталью, но изнутри были подбиты мягким черным бархатом, так что совсем не натирали нежную кожу Мага. Сабзиро сходил с ума, когда эльф, развратно выгибаясь, обнимал его за шею скованными руками. А вид Алвина с пристегнутыми к спинке кровати запястьями, с черной шелковой повязкой на глазах, с бесстыдно раскинутыми ногами, с раскрасневшимся лицом доводил его до неистового экстаза. Эльф при этом тоже просто погибал от наслаждения, страстно постанывал и умолял господина не останавливаться, хотя тот совсем и не думал. Рабский ошейник также использовался в развратных целях. Дракон, видя, что Маг уже приближается к пику, слегка натягивал «поводок», и легкое удушье в сочетании с застилающей мозг пеленой делало удовольствие эльфа таким острым, что ему казалось, будто он умирает.
Беттина в те дни, когда Дракон приезжал, старалась взять выходной. А если не получалось, ходила по замку, опустив в пол глаза, чтобы случайно не наткнуться взглядом на бесстыжую парочку, зажимающуюся посреди коридора или возбужденно ерзающую друг по другу на диванчике в холле. Ей, честной вдове, наблюдать такое совсем не пристало.
Спустя какое-то время их безумие чуть улеглось, и отношения приняли более спокойный характер. Между ними по-прежнему все было очень остро, страстно и горячо, их все также сильно влекло друг к другу, но контролировать себя они уже могли. Слегка унявшись, Дракон и Маг отдышались, поглядели друг на друга и поняли, что каждому в другом интересно не только тело. Они наконец-то начали разговаривать спокойно, ничего не опасаясь, не пытаясь что-то доказать и поставить друг друга на место. Чаще всего разговоры касались обстоятельств их жизни. Алвин уже знал, что родители Сабзиро умерли еще до его рождения, а сам он появился на свет в этом замке, где какое-то время жил вместе с бабушкой, пока та не погибла. Маг представлял себе маленького дракона, синеглазого мальчишку с растрепанными черными волосами, который когда-то бегал по этим длинным коридорам. В то время он, наверное, не был таким хмурым. Наверное, улыбался и даже смеялся, как все дети. Впрочем, в последнее время улыбка иногда стала появляться на губах Сабзиро. И чем дальше, тем чаще.
Эльф с интересом выслушал рассказ о том, как у Дракона впервые проявились магические способности, и как он никак не мог ими наиграться. Однажды он заморозил стайку маленьких серых птичек и, сияя от гордости, принес бабушке прозрачные, словно выточенные из хрусталя тельца. В другой раз превратил в сверкающие алмазами льдинки капельки росы, покрывшие траву под стенами замка. За птичек бабушка его отругала, объяснив, что без необходимости нельзя отнимать ничью жизнь. Зато крошечными алмазиками, опоясавшими крепостную стену широким кольцом, долго восхищалась и даже погладила внука по взъерошенной макушке. Насчет птичек Алвин с бабушкой был согласен. А вот рассказ о кольце из ледяных бриллиантов ему очень понравился. Ему даже захотелось, чтобы Сабзиро когда-нибудь сотворил что-то такое и для него. Но больше всего он хотел увидеть наяву, без помощи магии, Истинный Облик Дракона. Он как-то раз даже решился об этом заговорить, но Сабзиро его оборвал категорически и очень резко, не потрудившись объяснить причины отказа. Именно тогда у Мага возникли первые подозрения, что Дракон что-то скрывает.
Алвин тоже рассказывал о своей жизни в эльфийских лесах, о старой библиотеке в родительском доме, о том, как чтение книг пробудило в нем интерес к магии. И к драконам. Еще он рассказал, как ему доставалось в детстве из-за странного цвета волос и о Лаирендиле, который защищал его тогда и до сих пор оставался верным другом. О том, что Лаи в него влюблен, он благоразумно умолчал. Алвин не думал, что Сабзиро будет его ревновать, он просто не хотел давать повод для язвительных, а то и пошлых шуточек, на которые Дракон был мастер. Но тот все равно каким-то образом почувствовал, что отношения друзей были не так просты, как это хотел представить Маг. И, видимо, все-таки ревновал, потому что очень не любил, когда речь заходила о Лаирендиле. Тут же начинал злиться и грозить эльфу наказанием за то, что тот в его присутствии думает и говорит о каком-то постороннем мужике, хотя он, его господин, ему этого не разрешал.