Серебряный город мечты (СИ)

Сегодня особенно трудно было встать с кровати и выйти из спальни. Мне думалось, я не смогу совсем, но — право слово! — Катаржина заставит выполнять свои требования любого, даже лежащего на смертном одре. Она выдернула меня из постели, умыла и одела, как несмышлёное дитя, заставила сидеть, дабы сделать прическу, а после буквально потащила во внутренний двор к уже готовой карете. Гора Кутна и костел, где я не появлялась, отговариваясь плохим самочувствием или делами, больше месяца, ждали нас. Да, да и ещё раз да! Я боялась, меня страшил гнев божий, который, казалось, неминуемо обрушится на мою голову при первой же попытке войти в храм Его. Должно быть, я в самом деле ожидала, что Небеса разверзнутся, ударит гром и меня поразит, сжигая, молния ещё на самом пороге. Что ж… мои страхи не оправдались, солнце светило всё так же ярко и даже ни единой тучи не набежало на него, когда мы ступили под портал входа. Всю мессу я простояла в каком-то тумане, я не слышала ни слова, что произносил диакон, лишь повторяла машинально заученные с детства слова за всеми остальными. Я держалась, улыбалась после и общалась с Маргаритой, её матушкой, которая потребовала непременно явиться к ним в ближайшее время. Обещание это пришлось дать, а заодно узнать, что они желают услышать моё мнение о сшитом для свадьбы платье. Оно уже готово, но если я отыщу несоответствия принятой при дворе моде, то его ещё успеют перешить, ибо Маргарита желает стать лучшей и самой красивой невестой королевства. Я верю, что она станет таковой, и сделаю всё от меня зависящее, чтобы помочь ей в этом. Список гостей уже составлен, приглашения написаны, свадьбе быть в середине червеня[3].

Всю дорогу туда и обратно, а также время, проведенное в городе, Катаржина, будто боявшаяся, что я вновь попытаюсь лишиться чувств или сбегу, не отлучалась ни на минуту. Мы зашли с ней в лавку, дабы выбрать пару новых кружев, и купили перья для письма, попутно узнав все сплетни Горы Кутна, что сводились к пьяным дракам и загадочному гостю пана Смишека. Гость этот провел в доме пана всю зиму и ни разу его не видели в церкви, как и в какой-либо таверне. О нём всё так же неизвестно ничего, а потому столько мыслей людей он занимает. Я же смею надеяться, что мои мысли об этом человеке окажутся в одном ряду с глупейшими домыслами пани Агаты, которая уверяет, что гость пана Смишека сам король Максимилиан!

P.S. Катаржина, имея привычку к разговорам и не обладая особым трепетом, который положено иметь, находясь в услужении, зачастую позволяет себе высказать излишнее при мне или задать неуместный вопрос самой, однако тут она молчит. Она ничего не говорит о том, что уже пятый день кряду застает меня поутру, склонившейся над ночной вазой.

Апрель 8-го числа

Близится вечер, но до сих пор у меня дрожат руки и строчки письма делаются куда неровнее, чем обыкновенно. Утром, после уже ставшей привычной дурноты, Катаржина поставила на столик рядом с кроватью небольшой флакон. «Это решит проблему, госпожа», — она сказала не глядя на меня и отошла в другой угол комнаты. Я же, отнимая от лица полотенце, посмотрела на этот флакон. Он был тёмный, и жидкость, плескавшаяся в нём, была мутной, будто водой болотной. Впрочем, подобные средства таковыми по цвету и должны, наверное, являться, они ведь несут в себе смерть и избавление, в моём случае, от скорого позора. Да, это решило бы если не всё, то самое явное, то, что никак не скрыть и за обманом не спрятать. Это средство позволило бы оставить всё в тайне и отложить объяснения с матушкой до приезда Владислава, но… я не смогла.

У меня будет ребёнок.

Апрель 10-го числа

Пан из Яричей написал, что они прибудут чрез неделю. Мне придется отказать, лишив тем самым матушку всяких надежд на моё благополучие и удачное замужество. Не смею верить в её прощение и тем более понимание, но поступить иначе я не могу.

Я понимаю, что скрывать долго моё положение не представится возможным, а потому уже подбираю слова для предстоящего разговора. На днях Катаржина обмолвилась, что скоро придется расставлять платья, дабы скрыть живот. Ещё какой-то месяц-два и он, по её словам, станет заметен. Мне же трудно пока в это поверить, сейчас куда проще представить, что все мои платья придется ушивать, за последние недели от мучащей почти непрерывно дурноты я значительно похудела. Даже матушка обратила внимания на это, однако списала мой болезненный вид на волнение от скорого приезда моего — она уже не сомневается! — жениха. Что ж… пускай пока будет так. Моей храбрости ещё недостаточно, чтобы разуверить её в этом.

Оставаясь одна, я часто встаю пред подаренным ещё отцом зеркалом и собираю рубашку на спине, дабы ткань обтянула спереди мой живот, который всё так же мал в размерах. Как уместить в голове понимание, что я теперь не одна? Помимо дурноты и бледности, которую сочли бы излишней даже для принятой при гиспанском дворе моды, я не замечаю в себе никаких изменений. Наш ребёнок… как странно и необыкновенно это звучит и пишется!