Серебряный город мечты (СИ)

— Куда тебе… понимать и знать. Ты вообще ничего не знала, пока этот… — он давится собственной злостью, переводит дыхание, чтобы поинтересоваться уже спокойно, почти светским тоном, от которого куда страшнее. — Про Рацека из Локовичей слышала? Нет? А он, моя дорогая наследница, был лучшим другом Владислава и моим предком. Какое невероятное совпадение, правда?

Последнее он спрашивает с наигранным весельем.

Восторгом и удивлением.

И они пугают тоже больше, сильнее, чем все оплеухи и удары, чем злость и ненависть.

— Правда, — я соглашаюсь послушно.

В который раз.

Переставляю машинально ноги, когда очередным тычком меня ускоряют. Не дают затормозить от открытий и совпадений, от которых пазл, что так долго не собирался, наконец складывается.

— Владислав ему писал. Он, кстати, совсем немного опоздал. Всего на сутки. Наверно, обидно было. Не успел спасти свою любимую, — Войцех вещает издевательски. — Он приехал, а только хоронить осталось. То, что от неё осталось. Он там в подробностях рассказал, как во дворе нашёл. Даже не сразу узнал. Не поверил.

Я… я не хочу знать.

И видеть первый снег я не хочу, только вот он стоит перед глазами, не исчезает. Нетающие на коже хрупкие снежинки, запекшаяся тёмная кровь и ставшие стеклянными зелёные глаза. Ещё волосы, светлые и грязные, их трепал ветер.

И человек на коленях рядом, он застыл.

— К нему её служанка вышла. С ребёнком. Она в лесу пряталась, побоялась к людям идти. Ждала. Отдала и дочь, и дневник, и куклу. Я столько раз держал эту куклу в руках и не сообразил. Ты ведь сразу поняла, что в ней тайник, да?

Нет.

Но ему я не отвечаю.

Я огибаю на автомате расползшуюся в полу трещину, двигаюсь слепо дальше. И даже свёт трех фонарей не может разогнать стоящую перед глазами черноту, из которой картинками чужая жизнь проступает.

Обрывками.

И теперь я, пожалуй, знаю, что ищу, где город. Нам недолго осталось идти по этому бесконечно-вечному туннелю.

— А я вот не понял. Только когда Герберт тебе отдал, догадался, что кукла непростая. Не память о его драгоценной Власте, как он ныл. Господи Иисусе, знала бы ты, как он меня достал со своим нытьем о ней! Власта то, Власта сё, мы ходили туда, мы под луной звёзды смотрели, — Войцех передразнивает ожесточенно, выплевывает с ненавистью. — Придурок. И Владислав твой придурок. Он решил оставить город под землей, написал Рацеку, что от него одни беды. Счастья город из серебра никому, видите ли, не приносит. Дочь же он в состоянии обеспечить приданным и сам.

И обеспечил.

И почти стыдно, что плохо я про него думала.

— А камень? — я ищу последний пазл, тот самый, которого мне не хватает до боли. — Откуда ты узнал, что он в городе?

Не из дневника.

Про подарок Яна и тайник Альжбета написала почти в самом конце, в той части, которую ни Войцех, ни Герберт, кажется, не перевели. Прочти они дневник сами и до последней строчки, я бы сейчас не понадобилась.

Так ведь, да?

— Я вырос в Либерце, наследница, — Войцех отвечает негромко, пугающе скучным тоном, от которого меня трясет.

От его голоса, стука воды и холода.

И ещё от той ледяной воды, что под ногами.

Она появляется незаметно, собирается в лужи, что растекаются, а после поднимаются до щиколоток. Наливается тяжестью подол платья, который свободной рукой подбирать приходится, поднимать бесполезно и поздно.

И сколько метров земли над нами я думать не стану.

— Всю жизнь я слушал истории про камень Вальберштайнов и город из серебра. Две легенды, два сокровища. Две горошины на ложке всё-таки бывают, наследница, — он заявляет исступленно, и невидимые иглы в позвоночник от его тона впиваются. — Я ведь на историка отучился, вернулся в родной город, устроился в музей. Кто бы знал, как много там можно найти… Я вот письмо Вальберштайна нашёл. Сыну. В Перштейнец.

О том, что мать, не дождавшись его, Яна, приезда, умерла.

А решение, о котором сообщил в предыдущем письме Ян, отдать семейную ценность не принадлежащей роду девице невозможно, он запрещает, как отец и глава рода.

— И ты решил, что Ян подарил камень Альжбете.

— Да.

— Камень, за который человек может убить, который может украсть сердце и ради которого можно безрассудно любить, — Алехандро произносит тихо.

Но оглушительно.

Он повторяет слова, которые я читала, которые… я слышала. Кажется, слишком давно и невзаправду слышала, а потому забыла.

Теперь же вспомнила, потому что точно таким же голосом мне их говорили, с такой же интонацией и тоской.

— Дон Диего…

— Войцеху рассказывали о городе, а мне о камне, Квета, — Алехандро поясняет сам, отвечает на вопрос, который сформулировать нормально я не могу. — Мой старик часто повторял эту фразу, он говорил, что в этом мире был когда-то Великий Падпараджи, легендарный Падпараджи из затерянного княжества в медно-красных землях. Одно время я, правда, думал его найти, но потом это стало чем-то вроде Атлантиды.

О которой знают все, однако вот ищут единицы.

И потому искать камень Алехандро не стал.

А потом?

Что случилось-изменилось?