Серебряный любовник

Он заставил и гитару звучать как второй голос, или даже голоса. Они пели рядом с ним, сливались в гармонию и украшали его, отбрасывали собственное эхо и свои прологи, будто тени, падающие от движущейся лампы.

Закончив петь, он исполнил гитарное соло. Это было что-то классическое, я думаю, испанское или итальянское. Ритм звучал как галоп лошади. Казалось, будто две или три гитары играло синхронно: шесть рук, восемнадцать струн, и где-то отбивали несуществующие барабаны. В это же время из глубины сцены начал появляться оркестр, словно игра Верлиса вызвала его из небытия.

Теперь ударные действительно материализовались, целая секция перкуссии, даже колокольчики и тарелки. Были и ряды высоких стоек с насаженными на них флейтами, будто затаившимися змеями, и те завитые рожки, названия которых я не знаю. Две скрипки (как у уличных музыкантов в переходе, и других видов) тоже покоились на стойках, а их смычки были как-то закреплены поперек инструмента. Четыре гобоя появились с одной стороны, и две лютни — с другой. Пианино, блестящее серебром, поднялось из середины сцены.

Я — или мы? — подумали, что остальные музыканты теперь выйдут из-за кулис.

Верлис завершил соло, и еще более сильная волна аплодисментов взрывом взметнулась к высокой крыше холла. Он заговорил с нами, поблагодарил нас, как король. (А я не сказала? Там не было ни микрофона, ни акустической поддержки… его голос, музыка звучали только в потайной комнате твоего разума, и в то же время распространялись вширь как небо).

— Я хотел бы сыграть Вам, — сказал он, — песню, которую написал прошлой ночью.

Ряды людей на бархатных, или из искусственного бархата, сиденьях затаили дыхание. И Верлис сказал:

— Эта песня для Вас.

Едва слышный шепот. Для меня это прозвучало как стон удовольствия во время поцелуя.

Затем снова воцарилась тишина, в которой он пел и играл.

Он играл… за весь оркестр.

Вы были там? Вы помните? Помню ли я? Не уверена. Это… Давайте скажем так: мне рассказали, как все было. Нет, я имею в виду не то, что он мне рассказал. Что-то во мне подсказало… Я не знаю, о чем я.

Чип был в каждом инструменте и отвечал за его контроль. Нечеловеческий мозг Верлиса математически расставлял и размещал каждую ноту, каждую частичку музыкальной структуры, не единожды не притронувшись физически к инструментам. Лютни, флейты на подставках, скрипки, едва касавшиеся струн смычки, барабаны и колокольчики. Он, по примеру дирижера прошлого, занимал место за фортепиано. Все остальное подстраивало свою партию и темп под него.

Лицо его походило на безмятежный, улыбающийся лик статуи.

Лучшие места, как вы понимаете, находились близко к сцене. Наверно, пока он играл, я сидела в каких-нибудь двадцати футах от него. Когда бы я ни говорила о нем, я испытываю это принуждение снова и снова описывать его: то, как он сильно походил на живого мужчину, и в чем отличался, и как я (эгоистично) сравнивала себя с его телесностью и личностью, — как можно сравнить нить накала и Солнце.

Песня, которую он написал, была лучшей из когда-либо созданных. И оркестровый аккомпанемент, будто архитектура звука, вырастал, возвышался над концертным залом. Так казалось.

Затем он играл и другие вещи. В одном месте он даже спросил, есть ли какие-то пожелания, и все, что ему ответили, безумно выкрикивая из зрительного зала, он исполнил и, пропуская через сердцевину Верлиса, тут же превратил их во что-то блестяще-новое и совершенное.

Последовал получасовой антракт. Я боялась, что люди из МЕТА, или роботы, соберутся вокруг меня и будут принудительно сопровождать в бар или в дамскую комнату. Но никто не появился. Я вышла в гордом одиночестве и выпила водки на людной террасе. Все обсуждали его. Никто не казался ни испуганным, ни даже задетым. Все прекрасно знали, кем он был и кем не был. И что тут он только ради них.

Когда все стали возвращаться в зал, я не намеревалась последовать за ними. Но все же пошла. (Никто не принял от меня оплаты за напиток. Мне просто дали стакан на маленькой белой подставке, на которой значилось «МЕТА»). И потому я рассудила, что, если не вернусь сама, меня вполне вероятно заставят это сделать. Может, и нет.

Вторая часть концерта была похожа на первую, но усталости не ощущалось. Выступление не стало монотонным. Оно было изменчивым, но в то же время оставалось одним. Как чертово море Джейн.

Я часто думаю о нем в тех частях книги, где он путешествует с Джейн по улицам города. Думаю о том, как он поет, молодой мужчина. Чудесный, искусный и умный. Выдает себя за человека. Я думаю об этом. Это как с далекими звездами, которые, если увидеть их вблизи, оказываются огромными и пугающими, пылающими, ярко пылающими.

Не хочу больше писать об этом концерте. Простите меня, если считаете, что я должна. Я говорила: я не писатель. И мне все равно. Я просто не могу. Да и, возможно, вы, каким-то образом, могли там быть. Или вам гораздо легче будет представить все, если я заткнусь. В любом случае, так мы подходим к окончанию концерта.