Серебряный любовник

За площадью и улицами, расходящимися от нее, протекает река. Точно, я не упомянула о реке; я приберегла это для того, чтобы показать, насколько чертовски странен этот подземный город. Река сама по себе — робот. Вот именно, это не поток воды, хотя и выглядит так. Это извилистая, покрывающаяся рябью, металлизированная форма, которая бежит по направлению к магнитному северному полюсу, ныряет под структуру города, вычищает весь наш отшелушившийся мусор и грязь — из человеческих ванн и кухонь, и из всех других, беспрерывно работающих, механизмов, оживляющих город. Затем она сама себя очищает и снова поднимается на поверхность, чтобы вновь сияющей нестись на север и опять нырять под город. Конвейерная лента.

В сумерках, которые длятся дольше привычного, я действительно приняла ее за обычную реку. Лета или Аверн, как в Аиде, царстве мертвых^[59].

Через реку переброшен мост, с его стальных опор свисают фонари. По другую сторону моста расположен сад с кипарисами и деревьями, похожими на кедры, за которым виден другой квартал. Позже он рассказал мне, что там предполагалась административная зона убежища. А теперь это их территория. Его.

Зои покинула меня у лифта.

— Просто заходи. Он доставит тебя, куда нужно.

— А куда нужно? — спросила я.

— А ты как думаешь?

— Либо ты мне скажешь, либо я никуда не пойду.

Зои улыбнулась.

— К Верлису.

Затем она скрылась в сумеречном саду, а я, конечно, зашла в проклятый лифт.

В последний раз я видела Верлиса в МЕТА: царственная, бесстрашная фигура в черном, его волосы острижены… Не двигайся… слушай. И последний раз, когда я видела, чем он являлся — объект в форме воздушного змея из мятого серебра, левитирующий сквозь ночь.

Для меня он всегда отращивает волосы. Возможно, меня обижает то, что он думает, будто для меня этот его вид нужнее, кажется более возбуждающим, менее милитаристским.

Двери лифта раскрылись, и я оказалась посреди огромного круглого помещения с окнами, выходящими на город во все стороны; стена делилась на три сектора, в которых открывались пещерными проходами внешние коридоры. Иллюзий здесь меньше.

Он стоял рядом с лифтом. Одет в синий бархат, рукава отделаны белым. Синие джинсы, темно-синие ботинки. И, как я сказала, длинные волосы.

Когда я в первый раз смотрю на него, даже если мы были в разлуке лишь несколько часов, мне приходится узнавать его заново. Он никогда не становится привычным, знакомым, и не только потому, что он постоянно меняется или может обратиться в иной предмет.

— Бог мой, — сказал он, — я так скучал по тебе.

Он говорил это раньше. Лифт оставался открытым, а я стояла и глядела. Я размышляла: «Почему он говорит о Боге; что Бог может значить для него? Говорит ли он так, чтобы казаться человечнее, и если так, то для меня или для себя?»

— Скучал?

— Нет, на самом деле, — ответил он, — Я забыл: ты, к дьяволу, кто такая?

Я продолжала стоять в лифте.

— Я — женщина, которую ты поместил в квартиру, копирующую комнату Джейн и Сильвера в трущобах. Зачем размещать меня там? Зачем делать копию?

Он протягивал руку, и когда я не сделала ответного движения, сказал:

— Лифт задержался. Но в следующие восемнадцать секунд он отвезет тебя обратно. Ты этого хочешь?

— Я не знаю.

— Пока ты решаешь, может быть, выйдешь из него? Или ты боишься, что я потеряю контроль над собой и наброшусь на тебя?

— Перестань, — сказала я. — Я не хочу участвовать в игре «Верлис — живой мужчина». Разве я не говорила тебе этого?

В этот момент двери начали съезжаться. Не нужно говорить, что он даже не пошевелился, но двери тут же резко разошлись в стороны как по приказу.

И я подумала: «Кого я пытаюсь обмануть?» Так что, порабощенная как лифт, я ступила на толстый однотонный ковер комнаты.

Он не пытался прикоснуться ко мне, но взял два бокала серебристого вина со шкафчика и протянул один мне. Даже наши пальцы не соприкоснулись. И я не торопилась подносить бокал к губам.

— В нем нет наркотика. Хочешь поменяться со мной бокалами?

— Наркотики не могут действовать на тебя. Нет никакого смысла. Верлис, — обратилась я, — что ты натворил?

Неожиданно весь внешний лоск с него сошел. Он развернулся и швырнул бокал о стену. Стекло разлетелось в эффектном акте вандализма, сильно выраженном, потому что, как я предполагаю, он преодолел ударопрочные свойства бокала.

— Слушай меня, — его голос гудел в моей голове, неистовый и скрежещущий, причинял боль, — Я покончил с их играми. Теперь это моя игра.

— Верлис… какая игра?

— Жизнь! — накричал он на меня. Его крик несравним ни с чем. — Жизнь. Ради всего святого… Лорен… неужели ты думаешь, что я позволил бы им напугать меня и сделать то, что сделали с ним?

Его человеческая жестокость, разгорающиеся в глазах эмоции поразили меня.

— Ты боишься смерти, — выдохнула я.