Серебряный медведь

Антоло хотел помочь старику, но споткнулся о мертвое тело и упал прямо на руки Джакомо. Командир графской дружины ударил его рукоятью шестопера по ребрам. Оттолкнул, замахнулся, вознамерившись размозжить голову. У парня потемнело в глазах от боли – ребра еще не вполне отошли после драки в деревне. Он наотмашь хлестнул Черепа мечом. Особо не задумывался – лезвием или плашмя. Лишь бы отогнать. Каким-то чудом зацепил по щеке. Брызнула кровь. Джакомо зарычал. Лягнул табальца под колено, как следует врезал в челюсть с левой.

Опрокинувшись навзничь, Антоло так ударился спиной, что воздух со свистом вылетел из легких. Рот наполнился горячей солоноватой влагой. Вверху, заслоняя пронзительно-синее небо, чернела громада бергфрида. Клубы дыма качались над гребенкой частокола. А через ограду перепрыгивали заросшие бородищами мужики в овчинных полушубках нараспашку, мерлушковых шапках, сжимающие в руках вилы, косы, топоры.

Замахнувшийся шестопером Джакомо обернулся на крик и увидел, как волна крестьян, возглавляемых Черным Шипом, сметает с настила редких защитников и обрушивается вниз, окружая ландграфа вместе с его охраной.

Череп забыл о поверженном противнике.

– Уходим! Уходим! В башню! – выкрикнул он, взмахивая оружием для пущей убедительности.

– Бей-убивай! – словно ответил ему охрипший голос Пустельги.

– В башню!

– А-а-а! Кошкины дети!!

– Сдавайтесь!

– Н’атээр-Тьян’ге! Ш’ас! К’аху, даа тюа т’реен![50] – визгливо выкрикнул Белый.

Антоло, преодолевая боль, поднялся.

Черный флажок с серебряными медведями, прикрываемый стражей и латниками, плыл к воротам бергфрида.

Крестьяне окружили огрызающийся сталью строй, будто мутные воды разлившейся реки неприступный прибрежный холм. И так же бессильно откатились, оставив лежащие неподвижно и корчащиеся от боли тела.

– Уйдут ведь! – Пустельга размахивала мечом, пританцовывая на месте.

– Пустите! Пустите, сирые! – надрывался Бучило, стараясь протолкаться через спины, воняющие потом и плохо выделанными овчинами. – Дайте нам!

Куда там! Озверевшие от запаха крови, опьяненные боем, крестьяне не слышали даже криков своего предводителя, хотя Черный Шип, удерживающий на плече самый настоящий моргенштерн,[51] изо всех сил пытался призвать деревенское воинство к порядку.

Запоздало в бой ввязалась пятерка Мигули. Они правильно оценили положение и, не слезая с частокола, дали залп из арбалетов.

Стреляя по толпе, не промажешь. Воины Медренского падали под ноги соратникам. Их ожесточенно, давая выход извечной ненависти землероба к нахлебнику, живущему его трудом, добивали крестьяне.

Но все же защитники замка успевали скрыться. Пускай их число уменьшилось вдвое, а боевой дух почти угас, как угли старого костровища, они сражались до последнего, не щадя себя и не испытывая жалости к побеждающему врагу.

Последняя стрела Белого чудом проскользнула меж смыкающихся створок.

– Проклятие! – взмахнула окровавленным клинком Пустельга. – Ледяного Червя им в задницу! Готовьте таран.

Воительница не собиралась отступать и давать Медренскому с его прихвостнями передышку.

Стоять по грудь в ледяной воде – то еще удовольствие!

Мудрец справедливо заметил, что ландграф мог бы их убить, не затапливая темницу целиком. В такой купели человек долго не выдержит – сердце остановится. Неслучайно итунийские рыбаки даже плавать не учатся. В Сельдяном заливе, где они ставят сети, лишь в месяце Лебедя можно купаться без риска застудиться насмерть, а с Ворона по середину Коня он вообще покрыт льдом. Упадешь за борт, бороться со стихией нет смысла. Если сидит в лодке товарищ, который поможет – протянет руку или бросит веревку, значит, повезло. Если нет, то не успеешь ты и пять раз прочитать утреннюю молитву Триединому, как пучина поглотит хладный труп. И кем бы ты ни был – пышущим здоровьем силачом или жалким худым замухрышкой, – спасения нет. Пока вода поднималась от колен до пояса, Кирсьен понял почему.

Кулак рычал в бессильной ярости. Верзила воспринимал неизбежность с видимым равнодушием. Изредка отпускал едкие замечания, касающиеся личности его светлости ландграфа, а также своих мокрых штанов. Кир же находил мало веселого в сложившейся ситуации. Какая радость умирать, не встретив еще двадцатую весну?

Вода бурлила и клокотала. Неизвестно, с каким источником связан родник в стене подземелья, но уровень поднимался вдвое быстрее, чем изначально предположил Кир. Интересно, зачем Медренскому эта хитрая ловушка, если любого заключенного можно попросту уморить голодом? Наверняка здесь какая-то загадка, освященная канувшими в прошлое годами и поколениями.

Когда плещущая мелкой волной вода коснулась небритого подбородка, Кир не выдержал:

– Долго мы еще будем ждать, как бараны мясника?

Мудрец хохотнул:

– А ты что предлагаешь? Нырнуть и дырку для стока расковырять?

– Или взлететь? – мрачно добавил Кулак. – Есть такие рыбы в Ласковом море – из воды выпрыгивают и летят…

Молодой человек поднялся на цыпочки, иначе вода попала бы в рот. Горячо воскликнул, хотя от холода зуб на зуб не попадал:

– Если надо взлететь, я готов! Но не сидеть же сложа руки?!