Серебряный остров

— Мне-то они не понадобились, — усмехнулся Павел Егорович. — Но по строгим правилам военного времени все гильзы полагалось сдавать командиру. Во-первых, тогда каждый грамм цветных металлов был на счету. А во-вторых, вдруг у кого-нибудь патрон останется в магазине? И вдруг выстрелит винтовка в самый неподходящий момент — в карауле, на пример? Правило было строжайшее, командир лично за каждую гильзу отвечал. Но в тот день мы не стали сдавать гильзы на стрельбище — занялась метель. Вот такая же, только позлее, в степи для нее раздолье. А сдавали в казарме. Вынул я свои — только пять! Все обшарил — нету. Потерять по дороге не мог, хорошо помнил: сложил я их в карман гимнастерки и пуговицу застегнул. Значит, одна осталась в степи.

Докладываю командиру, а у самого голос дрожит. Авось, думаю, простит, душевный все-таки человек. Но командир не простил, да и не мог простить, не имел права. Сам знаешь: тяжело в учении — легко в бою. А бои нам предстояли тяжкие, прямо сказать, смертные бои. Глянул командир на часы и говорит:

— Даю вам сроку до шести утра. Ночь в вашем распоряжении. Не будет гильзы — сами понимаете…

Посмотрел я на товарищей — кто письмо домой пишет, кто воротничок подшивает. Хорошие ребята, но кому захочется из-за каково-то растяпы в этакую метель идти, когда не только патрон — стрельбище в степи не найдешь. Тебе вот разве захотелось бы? И вдруг кто-то сзади хлоп меня по плечу. Оглянулся— друг мой лучший. Звали его… Ну да неважно.

— О чем задумался, детина? Пошли, время еще есть.

Поплутали мы часок по степи, но стрельбище нашли. Тут нас и ночь накрыла. Узнал я свою мишень, отмерили от нее шагами двести метров, давай искать. Сначала сапогами снег разгребали, промерзли оба— все без толку. Говорит дружок:

— Нет, Паша, так дело не пойдет. Руками надо.

Стали перебирать снег руками. Через пятнадцать минут пальцы уже не гнулись, закоченели. И кабы точно знать, что здесь она, гильза, а то ведь отмерили-то на глазок. К тому же темно, собственных рук не видно. Меня уж отчаяние охватило.

— Ты-то, — говорю, — за что страдаешь? Плюнь, иди в казарму, я один.

И думаешь, утешал он меня, ободрял, успокаивал? Как бы не так! На чем свет стоит ругал. И олух я, и разиня, и мокрая курица, и уши развесил, и нюни распустил, и не винтовку бы мне в руки, а поварежку. Всю ночь разгребали мы снег закоченевшими пальцами. Отогревали за пазухой — и снова в снег. Казалось, полстепи обшарили…

— И нашли? — не вытерпел Санька.

— Нашли. Без пяти шесть сдал я ее командиру. Ни слова он не сказал, только глянул на мои руки и послал в лазарет. А что лазарет? Смазали мазью да еще пропесочили. И ведь надо же: мне сошло, а у друга два пальца на левой так и остались скрюченными. Как зубья на граблях. Безымянный и мизинец. Когда уезжали на фронт, вернул нам командир тот патрон.

— Возьмите, — говорит, — и помните о воинской дисциплине, о настоящей дружбе. Может, и уберегут они вас от вражеской пули. Постарайтесь, — говорит, — вернуться… Мальчишки мои…

Так всю войну и прошли мы втроем: друг, я и патрон. И действительно, повезло, оба живыми вернулись, уберег талисман. Вот какая история…

— История что надо, — раздумчиво произнес Санька Медведев. — Что же вы нам ее раньше не рассказали, Павел Егорович?

— У меня из таких историй вся жизнь состоит. С вашим братом, думаешь, легче? Ну ладно, иди, мне еще тетради проверять.

Санька убежал, Павел Егорович сел за тетради, но все поглядывал в окно — решится или на решится? Думал: «Так и проверяется человек. Не пойдет — никто ему слова не скажет. Зато в другой раз дело посерьезнее будет, а опыт тут как тут: без меня обойдется. Только дай себе поблажку раз… Ну, решайся же, Санька, решайся, смелость города берет!»

Он встал, пощупал едва теплую печь, собрал с пола отвалившуюся известку. А когда снова посмотрел в окно, маленький силуэт лыжника уже почти растаял в снежной круговерти.

…Зал был украшен по-праздничному. На сцене, у знамени школы, стоял почетный караул. Самое видное место занимал портрет земляка, убранный вечнозелеными веточками пихты. Герой… Мальчишкой бегал он по Горячим Ключам, купался в Байкале, карабкался по Скалам и учился в этой же школе, только в старом здании, там, где теперь интернат. Может, даже парта его сохранилась. Вокруг портрета — витрины: газетные вырезки, фотографии, треугольнички фронтовых писем, Указ о присвоении старшему лейтенанту Матвееву звания Героя Советского Союза. А неподалеку пристроилась пожилая женщина с белой головой — мать Героя.

Ребята заполнили зал за час до начала встречи. Дежурные носили стулья из кабинета физики. А в первом ряду оставалось два свободных места — их оберегала Валя Рыжова.

Павел Егорович снова стал у окна своего кабинета. Теперь он ждал не только Матвеева, беспокоил и Санька Медведев. Дойдет ли? А если дойдет, как притащит Цырена? Может, лучше было не рисковать, отговорить? Ведь случись что — головой отвечать придется. Все-таки тайга, мороз, метель, а они — мальчишки. Дети…