Серебряный шпиль

Отчасти это объяснялось погодой: теплой, солнечной, с легким приятным ветерком. Я побрел на восток, к почти пустынной Пятой авеню, повернул на север и оказался у Рокфеллеровского центра. Остановившись у парапета, я посмотрел на площадь внизу. Там за столами под цветными зонтами подавали поздний завтрак. Это происходило на том самом месте, где всего два месяца назад выделывали пируэты на льду любители коньков, включая меня и Лили Роуэн. Я подумал, не стоит ли мне совершить восхождение на высоту в полмили к пентхаусу Лили, но отверг идею быстрее, чем вы смогли бы произнести «Ренуар», одно из творений которого украшало стену ее гостиной. Лили любит поспать подольше и встает очень поздно — особенно по воскресеньям. Не в моем духе нарушать привычный ход жизни людей. Кроме того, в том состоянии, в котором я пребывал, я вряд ли смог бы составить ей приятную компанию.

Я направился на юг, избрав для разнообразия маршрут по Парк-авеню. На углу Сорок восьмой я сунул в лапу грязнейшего попрошайки десятку, получив в знак признательности беззубую улыбку и слова: «Да благословит вас Господь, сэр». Мне даже захотелось поинтересоваться, не желает ли он посетить одну из ночлежек Бэя.

Замедлив шаг, я еще раз обмозговал свою ситуацию. Фред сидел дома в Квинсе и потел в тревожном ожидании, и его нельзя было осудить за это. Вулф тоже торчал дома — его мозги забастовали, — и я его осуждал. Проведя мысленно судебное заседание, я нашел его виновным в смертельной лени первой категории. Каждый из шести человек или, вернее, семи, если считать Бэя, мог укокошить Мида. Но какой мотив толкнул убийцу на преступление? Правда, парень не был в церкви душой общества, но если отсутствие популярности коллеги могло бы служить основанием для убийства, то половина трудовых ресурсов города Нью-Йорк мотала бы срок, а другая половина покоилась бы под венками.

Относительно Каролы Риз я все еще не мог прийти к окончательному решению. Я сказал Вулфу о пятидесятипроцентной вероятности того, что между ней и Вилкинсоном что-то есть, и не был готов изменить свою точку зрения. Но если даже они с Вилкинсоном играли в свои игры, то чего хотел добиться Мид, запугивая ее? Мог ли страх разоблачения стать достаточным стимулом для того, чтобы она пошла на убийство? И не об этой ли ситуации упоминал Мид в разговоре с женой? А как насчет того, что Миду было известно о существовании у Каролы ребенка? Насколько она боялась, что этот факт ее биографии станет известен всем? Достаточно ли для того, чтобы заставить его замолчать?

Оставались также Джиллис и Риз. Мид не утруждал себя выбором слов, оценивая их деятельность. О Моргане он, судя по всему, тоже был весьма невысокого мнения. Не был ли один из них настолько напуган перспективой потерять работу, что предпочел устранить критика? Однако такая возможность казалась мне маловероятной.

Без всякого энтузиазма я просчитал вероятность виновности семейства Бэев. У меня с религией всего лишь шапочное знакомство, но тем не менее даже мысль о том, что руководитель церкви, причем церкви любой конфессии, может быть убийцей, казалась мне нелепой до абсурда. Хотя теперь мне было известно, что Элиз Бэй давно и сильно недолюбливала Мида, я все же не мог придумать мотивов, которые могли бы толкнуть ее на убийство. Вулф, конечно, мог высмеять подобное заключение, заявив, что дамская красота постоянно лишает меня способности трезво мыслить. Возможно, в этом он и прав, но Элиз невиновна, если только Мид каким-то образом не угрожал жизни Бэя или его лидерству в храме.

Когда я окончательно подвел итоги, у меня на руках оказались: отказывающийся работать босс, друг, которого от тюрьмы отделял лишь предстоящий скоро суд, и команда церковников, каждый из которых не любил Мида, но в то же время не имел достаточных мотивов для того, чтобы отправить коллегу на тот свет. Кроме того, у нас оказалось два набора ссылок на Библию — один с угрозами Бэю и второй, обнаруженный на столе Мида. Интересно, какая между ними связь, если, конечно, таковая вообще имеется.

Я шагал, продолжая задавать себе вопросы и не получая на них ответов. Добравшись наконец до особняка из бурого известняка и окончательно созрев, я впал в ярость.

— Он по-прежнему корчит недовольную рожу наверху? — спросил я у Фрица, который, сидя в кухне, читал воскресную газету.

Сняв очки, Фриц кивнул и доверительным шепотом сказал:

— Но знаете. Арчи, он спускался на некоторое время в кабинет. И что уж совершенно невероятно — включал телевизор.

— Интересно. И что же он смотрел?

— Не знаю. Когда я принес кофе, он как раз включал телевизор, и он приказал мне закрыть за собой поплотнее дверь, когда я уходил. И дверь оставалась закрытой все время, пока он там был. Потом мистер Вулф поднялся в свою комнату и больше не выходил.

— В котором часу это произошло?

— Он спустился около одиннадцати и провел в кабинете час. Я очень боюсь за мистера Вулфа, Арчи. Он ведет себя чрезвычайно странно.