Серебряный век: невыдуманные истории

Я только сейчас обратил внимание, насколько разношерстная публика в этом салоне, который с большой натяжкой можно было бы назвать литературным, ибо, кроме Кузмина, в нем не присутствовал ни один стоящий писатель.

Теперь мои впечатления о Кузмине времен его жизни у Вячеслава Иванова рассеялись, как папиросный дым. Кузмин казался таким же простым и приветливым, как сам Вячеслав Иванов, но с той существенной разницей, что у того простота была врожденной, а у этого несколько наигранной.

С этого дня мои встречи с Кузминым участились, я приходил к нему не только по четвергам, но и в другие дни.

Обычно разговор начинался со стихов.

– Написали новые стихи?..

Если я отвечал утвердительно, следовала просьба их прочесть. Он не любил, когда молодые поэты мнутся и кривляются, перед тем как согласиться. Я знал это и не заставлял себя упрашивать.

У Кузмина была своеобразная манера критиковать. Он никогда не говорил, что прочитанные стихи ему не нравятся. Обычно он «выуживал» какую-нибудь самую терпимую строчку и говорил, что эта строчка ему понравилась. Если строчка действительно была хороша, добавлял: «Очень понравилась…»

Установился ритуал: молодой поэт не должен задавать дополнительных вопросов мэтру и пытаться выяснить, «а как другие строчки». Все было ясно и так. Тем более не было принято вступать в споры. Кузмин этого не любил. Спорить могут мастера, а подмастерья должны слушать и наматывать себе на ус, даже если усов не было.

Но зато когда стихотворение нравилось, что случалось не так часто, он приходил в необычайное оживление и заставлял автора прочитать его еще раз. Сам он читал охотно и без всяких просьб. Иной раз не успеешь поздороваться, как он говорит: «Вчера я написал стихотворение. Сейчас прочту…»

В ту пору большинство поэтов скандировало стихи, за исключением Александра Блока. Он читал их подчеркнуто просто.

Кузмин читал не так просто, как Блок, но и не скандировал. У него была своя манера чтения, не лишенная, пожалуй, некоторой манерности, но подкупавшая своеобразием. Стихи Кузмина нравились потому, что он возвращал поэзии «право обыденного слова». Это было свежо, ибо любители стихов начинали уставать как от напыщенности, так и от «заумности».

Кузмин стоял в стороне от «зданий школ». Он не примыкал ни к символистам, ни к акмеистам. Будучи по творчеству своему чуждым футуризму, он тем не менее прочел в литературном кабачке «Бродячая собака» доклад, в котором отдавал должное школе футуристов.

У меня случайно сохранился один лист «Синего журнала» за 1915 год, где описывается вечер, когда Михаил Алексеевич читал доклад о русской литературе. Так как он характерен для Кузмина, я приведу его почти полностью, а также отчет о вечере журналистки Т. Шенфельд.

«Недавно был прочитан мною доклад в помещении «Бродячей собаки» о современной русской прозе. Это была скорее интимная и откровенная беседа не столько о прозе исключительно, сколько вообще о положении современной русской литературы после победы модернизма 90-х годов и прекращения специального органа. После «Весов» не было оплота модернизма, и все писатели пошли не в народ, а в публику, участвуя в журналах больших и маленьких, причем произошла ассимиляция старых и новых. Необходимость освобождения художественной критики от пристрастия в пользу какой-нибудь школы. Результаты всяких школ должны быть техническими; неудобство, почти невозможность идеалистических оснований литературных школ.

Требования к личности писателя. Полная путаница в распределении на группы, причем Сологуб и З. Гиппиус оказываются в «эгофутуристах» как участники «Очарованного путника». Единственный критерий может быть только в техническом разборе языка и стиха. Три пути для прозы: путь простоты (Пушкин), русской цветистости и пышности (Гоголь через Лескова) и путь фильтрованного интеллигентного языка (Тургенев через Чехова). Всякое настоящее новшество просто… Преходящесть произведений, построенных на одной минутной новизне приемов, призыв к простоте формы, искренности и сложности содержания… Заслуги акмеизма и футуризма (освобождение слова). Новых сил можно ждать только со стороны футуристов и «диких»».

«В заключение были прочитаны отрывки из повести В. Модзалевского, «Смерть Паливоды» В. Хлебникова и главы из печатающегося романа Юрия Юркуна «Шведские перчатки».

Прения, как и доклад, происходили под председательством Т. А. Шенфельд, оппонировали Н. Кульбин, Б. Масалов, И. Зданевич, М. Моравская, Г. Деминский и Г. Балянсон. Н. Кульбин развивал теорию освобождения слова. И. Зданевич доказывал необходимость школ как средства для борьбы и полемики и придавал большое значение новизне технических приемов, подтверждая это выдержками из романа Юрия Юркуна. М. Моравская утверждала необходимость направления и находила современное направление в обращении к простейшему и народному. Напомнила Е. Гуро. Г. Деминский находит, что возвращение к простоте пройдено уже в эпоху деятельности Льва Толстого. И теперь оно едва ли возможно. После прений М. Кузмин, Рюрик Ивнев, М. Моравская и Дмитрий Цензор читали стихи».