«Красавица с удивительно бездонными глазами, она останавливала, приковывала внимание, что-то необычное, нездешнее чувствовалось в ней. Во всем ее облике поражала редкая, чудесная гармоничность. Как есть таланты в области искусства, так встречаются изредка таланты в области нравственного творчества, и таким удивительным талантом была Мария Михайловна Добролюбова, это была ходячая человеческая совесть, обнаженная правда. В Петербурге были целые кружки, считавшие ее своим оракулом, жившие „по Маше Добролюбовой“, с благоговением произносившие ее имя: „сестра Маша сказала, Добролюбова сделала“. Для людей, знавших ее, эта фраза звучала нравственным приказанием, голосом непреложной правды. И это дивное существо, живая икона какая-то, жила среди нас так тихо, кротко, возвышенно и богомольно. А мы все-таки не сумели оценить ее, сохранить, спасти этот черный бриллиант»
ДОБУЖИНСКИЙ Мстислав Валерианович
«Высокий, красивый, белолобый, элегантный, с оттенком петербургского дендизма»
«Гордый – да. Однако всегда милый, любезный, тактичный, обаятельный человек. Красивый. Высокий. Что-то английское, „лордистое“ во всей фигуре и осанке. Или, вернее, польское, – уж право не знаю (Добужинский – аристократическая польская фамилия, Мстислав и Валерианович – тоже польские имена).
Держится прямо, „в струнку“, голову носит всегда высоко, однако не задирая, не „возносясь“. В походке что-то военное. Сын генерала. Отсюда, быть может, и приязнь его живописи к военным темам. Наследственное, как наследственна (старинный дворянский род) и любовь к старине, эта ретроспективная мечтательность, как выразился удачно Сергей Маковский.
Да, барского, старинного, аристократического в М. В. Добужинском хоть отбавляй, – „за версту несет“. А вот подите же, – левый, если не левейший, по своим убеждениям (кто, например, из всех художников, как не Добужинский, дал в печати 1905–1906 гг. самые острые, едкие и пламенные, несмотря на графическую сдержанность, рисунки?)…
Мне кажется, из этого-то вот противоречия старинно-барского в Добужинском (консервативного) с революционно-демократическим в нем (либеральным) и произошла эта отличная от всех прочих в искусстве, специфически его, Добужинского, ирония.
Отсюда, именно отсюда, получил, сдается мне, начало этот глубоко иронический, жутко-иронический подход Добужинского к современным многоэтажным чудовищам наших городов, к этим страшным железным и каменным мостам, сковывающим вольные некогда берега какой-нибудь Темзы или нашей Фонтанки, к этой застроенности и загроможденности наших стогн, к этой скученности нашей рабочей жизни, к этому „Сегодня“ урбанистической культуры, „Сегодня“ исполинской машинной техники, „Сегодня“ черному от дыма сотен фабричных труб»
«Добужинский был высок и тогда еще не был массивен, как после революции, с очень красивой лепкой головы…С первого же раза он производил впечатление некоторой замкнутости и неприступности. Возможно, он и напускал на себя это, немного подыгрывал.
…Добужа – называл его Александр Бенуа… В самом звуке и медлительность и важность, свойственная манерам и самой моторике Мстислава Валериановича. Слово звучало почти как „вельможа“. Маленького и юркого человека, пройдоху и ловкача, не назовешь Добужа.
…Как-то Мстислав Валерианович мне сказал: