Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 1. А-И

«Он был материалистом в самом высоком смысле этого слова, твердо распознавая все краски на земле и зная, что к чему; никто и никогда не смог бы увести его в сторону или нарушить его систему познавания жизни. Вот тут-то он становился принципиален и непримирим. Я помню несколько длительных и трудно разрешимых литературных конфликтов, похожих на гоголевскую тяжбу, пока за это дело не взялся Вересаев. Его имя сразу примирило противников, и они заранее согласились принять любое решение Вересаева, веря в его абсолютную справедливость.

Река жизни Вересаева брала свои истоки у горных вершин. Аполлон и Дионис, Лев Толстой и Достоевский, Гомеровы гимны и Пушкин, дорийская лирика и поэмы Гесиода – все это были его комнатные сожители, спутники его жизни. И, заходя к Вересаеву в его квартиру, с вещами, лишенными каких-либо следов пристрастий хозяина, я всегда ощущал, что его духу не нужно никакой тщеты окружающей обстановки. Всегда как-то пустынно было в его комнатах и даже на первый взгляд неуютно; даже книги не согревали их. Но зато их полностью заполнял Вересаев, извлекая в беседах сокровища своего жизненного опыта и познаний.

Викентий Вересаев

…Скудный приборчик из серого уральского камня стоял на его письменном столе; такой прибор мог бы стоять в любой канцелярии, но две его чернильницы с остроконечными крышками как бы напоминали лишний раз о том, что внутреннему существу Вересаева чужды внешние атрибуты благополучия; он жил с собой и в себе, и для беседы с Гомером или Пушкиным ему ничего не было нужно, кроме четырех стен рабочего кабинета, ничем не обогатившегося за долгую писательскую жизнь Вересаева. Это был не результат скупости или равнодушия к вещам: просто Вересаеву все это было не нужно. Мир в себе стоил любого предметного мира. И мир этот был для него гораздо шире и проще, чем для любого, отягощенного привычными представлениями о жизни и смерти. Жизни Вересаев поклонялся с глубоким философским отношением к ней, она радовала его во всех ее проявлениях.

…Я помню, как в очень трудную пору своей жизни один из писателей сказал просветленно: „Пойду к Вересаеву“. В переводе на обычный язык это значило: „Пойду к справедливому человеку“. И, сколько мне помнится, вернулся он от Вересаева утешенный. В поисках абсолютной справедливости он не ошибся в адресате» (В. Лидин. Люди и встречи).

ВЕРЕЩАГИН Василий Васильевич

14(26).10.1842 – 31.3(13.4).1904

Живописец-баталист, писатель, публицист. Член Товарищества передвижников. Постоянный участник выставок Товарищества. Публикации в журналах «Русская мысль», «Художник». Книги очерков «Очерки путешествия в Гималаи…» (ч. 1–2, СПб., 1883–1884), «На войне в Азии и Европе» (М., 1894), «На Северной Двине. По деревянным церквям» (М., 1895), «Духоборцы и молокане в Закавказье» (М., 1900), «На войне. Воспоминания о русско-турецкой войне 1877–1878 гг.» (М., 1902), «Листки из записной книжки художника» (М., 1899) и др. Повести «Литератор» (М., 1894), «Детство и отрочество…» (М., 1895), «В Севастополе» (М., 1900) и др.

«Василий Васильевич был выше среднего роста, широкий в плечах, слегка сутуловатый, с длинной, в последние годы почти совсем седой бородой, с тонким, орлиным с горбинкой носом, с живыми блестящими, всегда немного прищуренными, дальнозоркими глазами; крутой его лоб переходил в большую лысину, летом значительно страдавшую от мух, с которыми Верещагин вел упорную, но почти и бесплодную борьбу…Всюду в окнах и дверях вставлялись предохранительные сетки, везде лежали липкие листы, стояли всевозможные мухоловки и прочие истребители, тем не менее мухи очень мешали ему во время работы; нередко Василий Васильевич бросал палитру и с остервенением начинал охоту с кожаной мухобойкой в руках; часто надевал он на голову легкую шелковую шапочку. Оставить открытой дверь в мастерскую для всех нас было немаловажным проступком, и иногда проводилось целое следствие – кто это сделал.