Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 1. А-И

Его ум был ли глубок? Я не знаю. Но он был интересен. В его уме была какая-то самобытность. Далматов всегда подходил к делу, к людям с какой-то совершенно особой стороны. Он мог что-нибудь „брякнуть“, но никогда за всю жизнь свою он не сказал банальности. Он мог быть тяжел по характеру в иных случаях жизни, но красота формы, в которую облекались его поступки, сама по себе была драгоценна, как настоящее произведение искусства. Он говорил иногда правду в такой тонкой, изящно-остроумной форме, что недалеким людям правда эта могла показаться лестью. Вообще его ум совершал какую-то чрезвычайно оригинальную, одному Далматову свойственную работу. Доставляло порой большое удовольствие проследить ход его силлогизмов и рассуждений – до того смел и необычен был логический механизм его мысли. Я знавал ограниченных людей, которым Далматов казался просто недалеким, но я не знаю ни одного истинно умного человека, который не считал бы Далматова умницей, и притом очаровательным умницей. Его ум был капризен и игрист, как шампанское, иногда тяжел, когда не зажигался, и всегда своеобразен… Он был джентльмен – а он им был, – он думал о красе ногтей и оставался дельным человеком. Актерская профессия не вытравила в нем целостности духа, что так часто случается с самыми замечательными актерами. Увы, то, что называется „интересный человек“, есть самая редкая разновидность в сценическом мире. Но Далматов был вообще „игрой природы“, каким-то, как я уже сказал, подарком греко-римского ренессанса нашему скучному, прозаическому веку. Только завернут был этот подарок, если можно так выразиться, в газетный лист от вчерашнего числа» (А. Кугель. Театральные портреты).

ДАЛЬСКИЙ Мамант (Мамонт) Викторович

наст. фам. Неелов; 2(14).9.1865 – 21.6.1918

Драматический актер. На сцене с 1889. Роли: Белугин («Женитьба Белугина» А. Островского и Н. Соловьева), Рогожин («Идиот» по Достоевскому), Самозванец («Борис Годунов» Пушкина), Чацкий («Горе от ума» Грибоедова), Отелло («Отелло» Шекспира), Карл Моор («Разбойники» Шиллера), маркиз Поза («Дон Карлос» Шиллера) и др. Друг Ф. Шаляпина.

«В один из золотых и теплых дней августа [так у мемуариста. – Сост.] 1918 года в Москве погиб Мамант Дальский.

Сошел со сцены превосходный актер, потух великолепный, неисчерпаемый темперамент, сникла удивительная, редкая сила, блестящий талант, едва ли не граничивший с гениальностью.

Русская жизнь потеряла яркого человека, необыкновенно цветную, горящую индивидуальность, личность-легенду, каким-то чудесным и несообразным случаем переброшенную из далекого века к нам: итальянская новелла, рассказанная под завывание родной вьюги в не милующий никого декабрьский морозный вечер.

Да, это был русский Казанова!

– Синьор Джиованни Джакомо Казанова!

Он еще любил прибавлять к своему имени:

– Де Сенгальт!

Дворянский титул с дворянским „де“.

Дальский тоже любил иногда напоминать, что он – „потомственный дворянин“:

– Неелов!

…Дальский любил Москву, чтоб в ней погибнуть, а больше всего был предан Монте-Карло, хотя, случалось, ему не на что было оттуда выехать, и преданность Дальского монакскому княжеству оказывалась двоякой: он бывал привязан к нему не только сердцем, но и безденежьем и долгами, своим пустым кошельком, золото которого перекочевывало в карманы невозмутимых крупье.

…Человек без всякой системы, без компаса и руля, он платонически любил геометрическую законченность схем, считал себя великим дельцом, жизненным практиком, увлекался бухгалтерскими терминами, с гордостью подчеркивал свою мнимую осведомленность в банковских операциях, в конторских делах, вдруг надевал на себя маску коммерсанта, „играл американца“, без оглядки выстраивая все в арифметической последовательности, деля по рубрикам факты, страсти, людей, даже свою ни в какие рамки, вообще, не укладывающуюся жизнь и часами иногда объясняя свой метод самопознания.

Он проводил на бумаге линию – прямую линию, как стрела, и это должно было изображать жизнь: это его-то – Дальского! – жизнь должна была представляться той прямой линией, которая есть „кратчайшее расстояние между двумя точками“!

Эту линию он делил на 6–7 частей, равных, ибо они должны были обозначать десятилетия, а каждое из них – иметь свой точный итог, входя в таблицу, которую покойник распределял по десяти рубрикам: