«Бруни любили, любили мягкость его отношений, его юмор. У Бруни был вкус к человеческому поведению, к быту. Быта он не боялся, любил уклад жизни, всегда относился с интересом к людям практическим и не подымал романтических метелей вокруг своей профессии. Был он моложе всех нас, казался мальчиком, но умел собирать и сталкивать людей лбами»
«Лев Бруни как личность был так сложен, так трудночитаем, в характере его было столько противоречивого, что вряд ли мне удастся сделать его хорошо нарисованный портрет. Но, может быть, основной его чертой, чертой, определившей всю его жизнь, была „влюбчивость“. Влюбчивость не в идеи в искусстве или неведомые пути, открывающиеся внутреннему взору, сколько влюбчивость в „носителей“ этих идей, в вожаков сект искусства. Он был тем, что называется „сектант“, но причем сектант, провозглашающий „ересиарха“, „Учителя“ с большой буквы! Причем влюбленность его в „объект“ была исступленно послушническая!
Мне так иногда было досадно за него, по-дружески, по-человечески! Ведь была и другая сторона его натуры, менее „человеческая“, досадно человеческая…
Был некий таинственный, трудно разумом постигаемый… „голос крови“. Лев Бруни был продукт многих биологических скрещений. В его жилах текла кровь людей в искусстве блестящих, уникальных! Тут и иностранная итальянская кровь Бруни, тут и какая-то частица крови Брюллова, и русская кровь блестящих Соколовых. Словом, говоря простыми русскими словами, все ему „давалось даром“.
…Лева Бруни был в детские свои годы типичным вундеркиндом. Первые уроки он брал у своего деда, акварелиста Александра Соколова. Я видел его акварель, сделанную, кажется, девяти лет, – собака сенбернар. С трудом можно было поверить, что это сделал девятилетний мальчик. Так крепка форма головы собаки, так вкусно акварелью моделирована форма и так красив, музыкален цвет всей этой вещи!»
«Он был духовным сыном старца Нектария. Интеллект не имел для него большого значения, он его даже презирал. Поэтому его слова, которые он с трудом подбирал, были действительно оригинальны и самобытны. Его очень смелые и все же прекрасные эскизы также всегда были новым словом в живописи. Тогда он пытался изобразить „следы предметов в пространстве“ или свести изображение предмета, например благословляющей руки, к более лапидарному динамическому знаку. Я видела в этом обусловленное эпохой стремление ввести в поле нашего зрения сам процесс становления, время как таковое»
«Он глубоко верит. Его привязывает к Богу доподлинное, как он говорит, знание, что Бог существует…Затем он находит через православие путь к России: его подлинное смирение вызвано глубоким сознанием сложности жизни и слабости индивидуального разума. Бруни, по-видимому, выше всего ценит вековой православный жизненный опыт, который, по его словам, лежит в нас и дает нам плотность и мужество»
БРУНИ Николай Александрович
«Николай Бруни был поэтом и музыкантом. Он писал стихи, был знаком с целым рядом молодых поэтов, был в курсе всех „злоб дня“ современной поэзии, но он явно еще не обрел свое поэтическое лицо и поэтому как-то зрел в этом смысле!
Но музыкой (он готовил себя к карьере пианиста) он занимался регулярно, но тоже как-то домашним образом, не поступая в консерваторию, так как там „совершеннейшая казенщина и рутина“. К нему ходил какой-то старичок, в которого семейство Бруни очень верило!
Характер у Николая был „не сильный“, а какой-то податливый и неуверенный в себе, поэтому его музицирование, конечно, дало очень много в смысле внутреннего роста, но не сделало его „победителем“ над конкурентами-пианистами!
Человек он был очень „внутренне изящный и чуткий“, но, конечно, отсутствие „железной воли“ было причиной тому, что он не стал ни профессиональным поэтом, ни профессиональным пианистом»
БРЮСОВ Александр Яковлевич