Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р

– Скучно, – говорил он. – Что-то казенное, условное.

Открытие Частной оперы Мамонтова было встречено Москвой и прессой холодно и враждебно. Мамонтов – председатель Московско-Ярославской железной дороги, построенной его отцом, делец, богатый человек, занимал большое положение, и вот – итальянская опера… Москвичи думали – цель коммерческая. Нет, убыток, а держит. Не понимали.

– Опеку бы на него, – говорили некоторые из солидных москвичей» (К. Коровин. Воспоминания о современниках).

МАНДЕЛЬШТАМ (урожд. Хазина) Надежда Яковлевна

18(30).11.1899 – 24.12.1980

Мемуаристка («Воспоминания». Кн. 1, Нью-Йорк, 1970; кн. 2, Париж, 1972). Жена О. Мандельштама.

«Я однажды принес букетик фиалок Наде Хазиной. У нее самый красивый, точеный лоб. Меня влечет к ней, у нее живой ум, насмешливый, иронический, задорный и нежный взгляд. Принимая от меня фиалки, она спрашивает, читал ли я серьезную книгу „Проблема формы“ Гильдебранта. Исчерпав это вопрос, мы переходим на поэзию. Надя дружна с Осипом Мандельштамом, знает на память его многие стихи из книги „Камень“. Она с увлечением толкует мне значение творчества поэта Анненского.

Когда она высказывается, у нее широко раскрываются глаза и смотрят с опьяненной дымкой сквозь воображаемый довод» (К. Редько. Воспоминания).

«Тем, что моя „вторая жизнь“ еще длится, я всем обязан моему единственному и неоценимому другу – моей жене» (О. Мандельштам. Письмо Б. Пастернаку. 1936).

МАНДЕЛЬШТАМ Осип Эмильевич

3(15).1.1891 – 27.12.1938

Поэт. Член «Цеха поэтов». Публикации в журналах «Аполлон», «Гиперборей», «За 7 дней», «Златоцвет». Сборники стихов «Камень» (СПб., 1913), «Tristia» (Пг.; Берлин, 1922; измен. – «Вторая книга», М.; Пг., 1923), «Стихотворения» (Л.; М., 1928); книги прозы «Шум времени» (Л., 1925), «Египетская марка» (Л., 1928). Погиб в ГУЛАГе.

«Тоненький, щуплый, с узкой головой на длинной шее, с волосами, похожими на пух, с острым носиком и сияющими глазами, он ходил на цыпочках и напоминал задорного петуха. Появлялся неожиданно, с хохотом рассказывал о новой свалившейся на него беде, потом замолкал, вскакивал и таинственно шептал: „Я написал новые стихи“. Закидывал голову, выставляя вперед острый подбородок, закрывал глаза – у него веки были прозрачные, как у птиц, и редкие длинные ресницы веером, – и раздавался его удивительный голос, высокий и взволнованный, его протяжное пение, похожее на заклинание или молитву.

Читая стихи, он погружался в „апокалиптический сон“, опьянялся звуками и ритмом. И, когда кончал, – смущенно открывал глаза, просыпался» (К. Мочульский. О. Э. Мандельштам).

«Голова у юноши крупная, откинутая назад, на очень тонкой шее; мелко-мелко вьются пушистые рыжеватые волосы. В остром лице, во всей фигуре и в подпрыгивающей походке что-то птичье…

…Сейчас я говорю о юном Мандельштаме, о годах „Аполлона“. Тогда к поэзии сводилась для него вся жизнь, а поэзия представлялась ему преображением мира в красоту – и ничем больше. И добивался он этого преображения всеми силами души, с гениальным упорством – неделями, иногда месяцами выискивая нужное сочетание слов и буквенных звучаний. Писал немного, но сочинял, можно сказать, непрерывно, только и дышал магией образов и музыкой слова. Эта магическая музыка сплошь да рядом так оригинально складывалась у него, что самый русский язык начинал звучать как-то по-новому. Объясняется это, вероятно, и тем отчасти, что он не ощущал русского языка наследственно своим, любовался им немного со стороны, открывал его красоты так же почти, как красоты греческого или латыни, неутомимо вслушиваясь в него и загораясь от таинственных побед над ним.

…Неутомимость творческого горения (откуда и сочинительская техника) чувствуется почти в каждой строке молодого Мандельштама. Дальше всего эти любовно выношенные строки от импровизации и от поверхностного блеска. Их красноречие обдуманно скупо, подчас до замысловатой краткости. Вот уже где „словам тесно“! Художественные длинноты, или поэтические клише, или сорвавшиеся с языка обычности исключаются при таком отношении к искусству: образ, как и мысль поэта, приобретает глубоко личный характер, оттого часто не до конца понятный, даже смутный, загадочный…