Читаем Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р полностью

Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р

Павел Евгеньевич Фокин , Светлана Петровна Князева

И между всеми этими сведениями, причудливо переплетая и путая их, носилась какая-то странная, почти фантастическая фигура Марджанова, человека, несомненно, живущего одновременно в нескольких воплощениях, ибо, судя по газетам, он в один и тот же час работал в Москве над „Прекрасной Еленой“, вел в Питере переговоры с Варламовым, во Флоренции – с Крэгом, в Китае смотрел „Желтую кофту“, в Праге набирал оркестр, в Лондоне уславливался о гастролях за границей и в Сорочинцах покупал волов для „Ярмарки“ [к постановке „Сорочинской ярмарки“ М. П. Мусоргского. – Сост.].

Прошло еще несколько дней, и мы встретились с Марджановым.

Воистину, этот человек чувствовал себя собирателем театральной Руси.

Его труппа и так не могла уже вместиться в партере Эрмитажного театра, и так на каждую намеченную постановку приходилось уже по два режиссера и [по] два кандидата к ним, и все же он стал звать еще и меня в Свободный Театр.

…А когда Марджанов предложил мне постановку пантомимы, о работе над которой я давно уже мечтал, – вопрос оказался сразу решенным, и клавир „Покрывала Пьеретты“ очутился у меня в руках.

…Прошел сезон.

Помимо „Покрывала Пьеретты“ мне удалось сделать еще несколько любопытных опытов в интересовавшем меня направлении при постановке „Желтой кофты“, и Свободный Театр, шумным фейерверком разорвавшийся над скучными буднями театральной жизни, прекратил свое существование.

Причины распада, к сожалению, таились в самой организации Свободного Театра.

Слишком разных языков люди, почти враждебных толков художники собрались в его широко распахнутых стенах, и поэтому, когда, очевидно, ошибшиеся в своих расчетах „меценаты“ отступились от него, то вся его постройка, эта своеобразная Вавилонская башня, с такой любовью возведенная Марджановым, должна была роковым образом рухнуть, – и Свободный театр умер» (А. Таиров. Pro domo sua).

«Марджанов, если ему давали возможность антрепренеры, тратил на постановки многие тысячи. Курьезно, что он себя считал при этом страшно деловым человеком: „Меня не объегорят, я сам ловкач“, – говорил он. А его объегоривали всю жизнь! Этот „ловкач“ даже не мог определить, сколько ему полагается получить за постановку…Он всегда оставался бедняком. Помню, у него были френч, черный сюртук и серые брюки, которые он надевал и к тому, и к другому. Мне пришлось как-то перевозить Марджанова с квартиры на квартиру. Все его имущество состояло из двух ящиков книг, чемодана с кое-какими носильными вещами и бронзовой чернильницы екатерининских времен с двумя медведями, которую он подарил мне в мой бенефис. Единственная роскошь, которую он себе позволял, – великолепное белье. Это была его страсть.

Все игравшие в спектаклях Марджанова никогда не забудут, как он замечательно работал с актерами, как он „подбрасывал“ деталь, жест, интонацию. С каждой репетицией роль становилась глубже, вернее, ярче. Актеры играли у него в большинстве случаев во всю полноту своего дарования, ибо любой маленький актерский намек он немедленно развивал, обогащал, доводил до предельной яркости. Сам он был актером, по-видимому, неважным. Во всяком случае, когда я его спрашивал: „Каким вы были актером?“ – он отвечал: „Я всегда говорил, что ты исключительно неделикатный человек и задаешь ужасно нескромные вопросы“» (Г. Ярон. О любимом жанре).

«Говорят: лицо – зеркало души. Трудно найти человека, внешность которого так выразительно и правдиво подтверждала бы это неновое изречение. Ни у кого, кроме Марджанова, мы не встречали таких лучистых, сияющих влажным блеском глаз, ни у кого мы не видели такой чистой, радостной, почти детской улыбки, такого проникающего в глубину сердца, теплого и мягкого голоса, такого искреннего и мужественного рукопожатия.

…Конечно, это был непоседа; он мог бы состариться в почтенном и уважаемом театре, продлить себе жизнь, работая умно и с расчетом, не расточая себя, не тратя свою фантазию по мелочам. Но это был горячий, темпераментный талант, он обижался, ссорился, уезжал, потом забывал обиды и крепко прижимал к сердцу обидчика, и обидчик тоже искренне обнимал его, – но было уже поздно, пути их разошлись, годы ушли, и у Марджанова были уже другие планы, другая жизнь, другие увлечения» (Л. Никулин. Годы нашей жизни).