Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р

«Боборыкин называл крупные московские купеческие фамилии „династиями“; среди них династия Морозовых была самая выдающаяся. Савва Тимофеевич был ее представителем. Большой энергии и большой воли. Не преувеличивал, говоря о себе: „Если кто станет на моей дороге, перееду не моргнув“.

Шаги некрупные и неслышные, точно всегда без каблуков. И бегающие глаза стараются быстро поймать вашу мысль и быстро сообразить. Но высказываться не торопится: выигрывает тот, кто умеет выждать. Голос резкий, легко смеется, привычка все время перебивать свои фразы вопросом: „так?“.

«Сейчас вхожу в вестибюль театра… так?.. Навстречу идет наш инспектор… так?..“

Голова его всегда была занята какими-то математическими и…психологическими расчетами.

К нему очень подходило выражение „купеческая сметка“.

…Знал вкус и цену „простоте“, которая дороже роскоши. Силу капитализма понимал в широком, государственном масштабе; работал с энергией, часто исчезал из Москвы на недели, проводя время на фабрике, где тридцать тысяч рабочих. Знал тайные ходы петербургских департаментов.

…Но человеческая природа не выносит двух равносильных противоположных страстей. Купец не смеет увлекаться. Он должен быть верен своей стихии – стихии выдержки и расчета. Измена неминуемо поведет к трагическому конфликту, а Савва Морозов мог страстно увлекаться.

До влюбленности.

Не женщиной – это у него большой роли не играло, а личностью, идеей, общественностью. Он с увлечением отдавался роли представителя московского купечества, придавая этой роли широкое общественное значение. Года два увлекался мною, потом Станиславским. Увлекаясь, отдавал свою сильную волю в полное распоряжение того, кем он был увлечен; когда говорил, то его быстрые глаза точно искали одобрения, сверкали беспощадностью, сознанием капиталистической мощи и влюбленным желанием угодить предмету его настоящего увлечения.

…Но самым громадным, всепоглощающим увлечением его был Максим Горький и в дальнейшем – революционное движение…» (В. Немирович-Данченко. Из прошлого).

«В нем была какая-то совершенно не вязавшаяся с его ультракупеческой внешностью непосредственность. Небольшого роста, весь какой-то одутловатый, цвет скуластого лица нездорового багрового оттенка, глазки маленькие, заплывшие, жесткая щетинистая бородка и такие же коротко подстриженные усы – неказист на редкость, а смех по-детски непосредственный, заливистый… И смена настроений такая же неожиданная: то светлел, то мрачнел по непонятным для окружающих причинам. Иногда вдруг поднимался, молча целовал руку Марии Федоровне [Андреевой. – Сост.] и уходил, забывая проститься с присутствующими» (А. Желябужский. Чудесная человечинка).

«Дважды мелькнув передо мною, татарское лицо Морозова вызвало у меня противоречивое впечатление: черты лица казались мягкими, намекали на добродушие, но в звонком голосе и остром взгляде проницательных глаз чувствовалось пренебрежение к людям и привычка властно командовать ими.

Года через четыре я встретил Савву Морозова за кулисами Художественного театра, – театр спешно готовился открыть сезон в новом помещении, в Камергерском переулке.

Стоя на сцене с рулеткой в руках, в сюртуке, выпачканный известью, Морозов, пиная ногой какую-то раму, досадно говорил столярам:

– Разве это работа?

…Глаза его блестели весело, ласково, крепкое тело перекатывалось по сцене легко, непрерывно звучал командующий голос, не теряясь в гулкой суете работы, в хаосе стука топоров, в криках рабочих. Быстрота четких движений этого человека говорила о его энергии, о здоровье» (М. Горький. Литературные портреты).