Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р

«В Москве шли споры о серьезности духовных исканий Маргариты Кирилловны, о ее уме и о том, понимает ли она сложные прения за своим зеленым столом. Допускаю, что она не все понимала (без специальной философской подготовки и умнейшему человеку нельзя было понять доклада Яковенко „Об имманентном трансцендентизме, трансцендентном имманентизме и дуализме вообще“), но уверен, что она понимала всех.

Издательница славянофильски-православного „Пути“, она с сочувственным вниманием относилась и к нам, логосовцам. Помню, как мне удалось вызвать в ней симпатию к нашим замыслам указанием на то, что мы отнюдь не отрицаем ни Бога, ни Христа, ни православия, ни русской традиции в философии, а требуем только того, чтобы философы перестали философствовать одним „нутром“, чтобы они поняли, что нутряной „style russe“, отмененный Станиславским на сцене, должен исчезнуть и в философии, так как философствовать без знания современной техники мышления нельзя.

Связав, так думается мне, мои мысли с не раз слышанными ею аналогичными мнениями Белого, которого она очень ценила, и других новаторов символистов, она вполне примирилась и с нами. Между „путейцами“ и „логосовцами“ вскоре установились прекрасные отношения. Не знаю в точности, но думаю, что Маргарита Кирилловна, многое объединяя в себе, не раз мирила друг с другом и личных, и идейных врагов.

…Морозовский особняк в Мертвом переулке, строгий и простой, перестроенный талантливым Желтовским [И. В. Жолтовским. – Сост.], считавшим последним великим архитектором Палладио, был по своему внутреннему убранству редким образцом хорошего вкуса. Мягкие тона мебельной обивки, карельская береза гостиной, продолговатая столовая, по-музейному завешанная старинными иконами, несколько полотен Врубеля и ряд других картин известных русских и иностранных мастеров, прекрасная бронза „empire“, изобилие цветов – все это сообщало вечерам, на которые собирались иной раз до ста человек, совершенно особую атмосферу красоты, духовности, тишины и того благополучия, которое невольно заставляло забывать революционную угрозу 1905-го года» (Ф. Степун. Бывшее и несбывшееся).

МОСКВИН Иван Михайлович

6(18).6.1874 – 16.2.1946

Драматический актер. На сцене с 1896. Актер МХТ с 1898. Роли: Лука («На дне» М. Горького, 1902), Епиходов («Вишневый сад» Чехова, 1904), Загорецкий («Горе от ума» Грибоедова, 1906), Снегирев («Братья Карамазовы» по Достоевскому, 1910), Протасов («Живой труп» Толстого, 1911), Фома Опискин («Село Степанчиково» по Достоевскому, 1917) и др. Постановки: «Синяя птица» Метерлинка (1908), «Ревизор» Гоголя (1908), «Месяц в деревне» Тургенева (1909), «Смерть Пазухина» Салтыкова-Щедрина (1914) и др.

«Мы часто видались с Иваном Михайловичем. Непременный гость на всех наших вечеринках, он всегда становился центром всеобщего внимания, необыкновенно рассказывал, смешил каждым словом и замечанием, придумывал пародии и комические представления. Его приятно было угостить. Он любил и умел покушать, ценил и замечал вкусно приготовленные блюда. Хозяйке это было лестно. Иван Михайлович пил в меру, не пьянел, а только становился оживленнее, еще остроумнее и талантливее и шире распахивал свою душу. И хотя в эти минуты в нем исчезала осторожность и оглядка, свойственные природе простого русского человека и странно уживающиеся рядом с порывами размашистости и откровенности, в нем все-таки всегда оставалось какое-то „себе на уме“, что, очевидно, и помешало нам стать закадычными друзьями.

Иван Михайлович был способен на горячее сочувствие и на пристальное внимание. Он очень любил природу и всегда проводил лето в деревне, пропадая на реке, в лодке, на рыбной ловле. У него становилось особенно милое лицо, когда он говорил о своей рыболовной страсти. Когда близко знаешь человека-актера, очень интересно проследить, что он вносит в роль из самого себя. Особенным теплом бывают согреты роли, в которых проглядывает часть собственной души. А душа у Ивана Михайловича была многогранной и сложной, и не так просто в ней разобраться» (Н. Смирнова. Воспоминания).

«Один из самых загадочных и недоступных людей при всей своей внешней обходительности. В жизни он выглядел строгим и замкнутым, а на сцене – и это было едва ли не самой главной его чертой – так щедро отдавал свое сердце, что казалось, еще немного – и оно не выдержит, разорвется.