Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р

А. М. Ремизов вечно кого-нибудь мистифицировал, вечно выдумывал невероятные истории, интриговал ради интриги, шутил и ловко умел извлекать из людей и обстоятельств все, что ему нужно, прикидываясь иногда казанскою сиротою. Хитрец порою любил пошалить, как школьник, – любил подшутить над простецом. Ему ничего не стоило, приехав в гости к какому-нибудь тороватому и зажиточному приятелю, незаметно придвинуть вазу со свежею икрою и уплести ее всю единственно для потехи, чтобы потом полюбоваться на физиономию хозяина, с недоумением взирающего на кем-то опустошенную посудину. Но должен признаться, что я не очень верил в веселость этого лукавого чудака. И от всех его шуток веяло на меня тоскою…И я никогда не ждал добра от этого надрывного подпольного смеха» (Г. Чулков. Годы странствий).

РЕПИН Илья Ефимович

24.7(5.8).1844 – 29.9.1930

Живописец, педагог. Член Товарищества передвижников. Постоянный участник выставок Товарищества. Академик Петербургской Академии художеств. Руководитель академической мастерской (1894–1907). С 1898 – ректор Высшего художественного училища при Академии художеств. Живописные полотна «Бурлаки на Волге» (1870–1873), «Крестный ход в Курской губернии» (1882–1883), «Не ждали» (1884), «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» (1880–1891), «Торжественное заседание Государственного Совета 7 мая 1901 года» (1901–1903) и др. Портреты В. Стасова (1883), Л. Толстого (1887), В. Короленко (1912) и др. Кавалер ордена Почетного легиона (1901).

«Надо прямо сказать, что Репин производил впечатление чудака, чудака несусветного, чудака неповторимого, махрового! Это сказывалось в его костюме, в его поступках, во всем его облике сухонького захудалого „мужичка-замухрышки“, дошедшего до всего „своим умом“, „самоучкой“!

И если Шаляпин производил впечатление Цезаря с незримым лавровым венком на голове, его походка, жесты, улыбка – все было невиданное, уводившее куда-то в другие эпохи, в эпохи расцвета средиземноморской классики, – то никакая „классика“ при виде Репина не вспоминалась. На ум приходил какой-то старикашка, столяр-краснодеревщик, любитель порассуждать!

Таких было много на Волге, в Кинешме, Саратове, Вольске, в Царицыне!

Седенькая бороденка, прищуренные зоркие глазки. Небрежный, нескладный костюмчик. Все неряшливо, нечесано – и вдруг майская рубашка с открытым воротом без галстука… это при сюртуке!

В городе, и несколько чопорном, и корректно-франтоватом, костюм Репина производил впечатление какого-то „балагана“ или любительского спектакля. Вызывала улыбку и „тирольская охотничья куртка“, так не вязавшаяся с образом русского народника, так что, пожалуй, сюртучишка, который одевали к причастию скромные провинциалы, не гоняющиеся за изыском в костюме, был ему больше к лицу. Однако никакой „провинциал“ никогда не решился бы надеть зимой майскую рубашку, которую тогда называли „апаш“!

Надо ли говорить, что все эти „тироли“ и „апаши“ вызывали некоторую усмешку, доброжелательную, конечно, но все же усмешку, эдакое некое: „Что ж ты будешь с ним делать? Тут уж законы не писаны!“

…„Оригинальность“ Репина или его чудачества исходили из какой-то его внутренней сущности, из склада его психики. И только характером этой психики можно объяснить, что наряду с величайшими произведениями у него попадаются картины-анекдоты обескураживающей примитивности и недалекости. „Ложа в театре“, „Проводник в Крыму“ и др.

Если хотят „видеть“ живого Репина, то надо всматриваться во все!

Все эти весьма абстрактные описания голословны или даже это не только „голые слова“, а и бестелесные слова! Я же верю, что Репиным будут интересоваться не только как иконой или святителем русского национального искусства. Он интересен перепутанностью всего – великого и смешного!

…Некая „чудинка“ была свойственна Репину.

Эдакое некое: „Какое мне дело до других, раз я нахожу мое поведение естественным и рациональным. Раз мне удобно зимой носить рубашку апаш в сочетании с сюртуком, нахожу это удобным, то пусть смеются!“

…Поражал еще и голос, вырывающийся или исходящий из уст этого щупленького старичка ниже среднего роста.

Это был густой, громовой бас, бас протодьякона, изображенного когда-то Репиным, то есть мужчины грузного, увесистого, утробного, а не потребителя легких салатов!» (В. Милашевский. Вчера, позавчера…).