«Пляска его исполнена какого-то хлыстовского радения.
Он только что не кричит и не кликушествует.
Но бледное, выразительное лицо его исполнено страсти, но жесты конвульсивны и вся бешено мятущаяся фигура словно кричит:
– Ой, Дух!.. Ой, Дух!..» (
«Дело шло о постановке пантомимы-гротеска: „Выбор невесты“. Кукольная, фарфоровая девица вышивает на пяльцах; страстная, смуглая, экзотичная султанша вихляет бедрами. Ритм итальянской „комедии дель арте“ уснащает фон. Кузминская музыка, хотя и лубочна и олеографична, необычайно выразительна в своих сентиментальных модуляциях. Романов удачно раскрыл наивную схему кузминского сценария и насытил подлинным юмором пластический финал, когда над обеими красавицами торжествует в женское платье переодетый юноша. Скоро „Выбор невесты“ стал столь же популярен на петербургских эстрадах, как стихи Игоря Северянина или песенки Изы Кремер» (
«Балетмейстер подобен композитору. Он должен сочинить ряды таких хореографических тем, которые могли бы в зависимости от характера танца и музыкального ритма развиваться, образовывая целую гамму последовательных движений» (
РОМАНОВИЧ Сергей Михайлович
«Для меня ясно, что искусство может развиваться лишь в том случае, когда человек, его созидающий, действует на основе природы, в ее силах и всей мощи воздействия. Или создает свой мир, черпая до конца из богатства своей природы. Оба эти процесса, переплетаясь, участвуют обычно вместе. Но никакая выдумка не имеет цены. Выдумщики – это и есть всякого рода эстеты.
…Некий минимум должен быть найден человеком, если он хочет быть художником. Этот минимум заключается обыкновенно в чувстве жизни, или, если хотите, космической жизни. Пятно, линия, черта, удар, всякое движение как символ отзвука на жизнь вселенной должно отражать интуитивное волнение и жизнь космоса. Я чувствую это очень остро, и для меня это является пробным камнем и по отношению к художнику, и к произведению» (
«Помню Сергея Михайловича за мольбертом, в нашей мастерской, так как квартиры у него еще не было. Помню, он писал небольшой натюрморт в сине-голубых тонах. В этом натюрморте была иконка и синяя лампада, стоявшие на столе. Меня удивила его техника, напомнившая мне иконопись. Он писал яичной темперой – краски растирал на мраморной доске вместе с белком, как это делали иконописцы. Он писал не на холсте, а приклеивал фанеру к подрамнику и ее левкасил. Естественно, меня это очень заинтересовало. В то время я под влиянием Максимова писал Сезанна. Сергей Михайлович отнесся ко мне и к моей живописи очень тепло, и вскоре мы с ним подружились. Он оказался очень интересным человеком. Его вдохновенные беседы о древнерусской живописи всегда со мной.
Сергей Михайлович не только учил меня писать, он учил и жить. В первый раз я получил книгу Платона из его рук. Мы с ним часто говорили о Федоре Михайловиче Достоевском, которого он очень любил, – и с тех далеких пор Достоевский стал и моим любимым писателем. С образом Романовича у меня связано лучшее, что было в моей молодости» (
РОПШИН В