Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р

Революционный деятель, прозаик, поэт, мемуарист. Публикации в журналах «Русское богатство», «Былое», «Русская мысль», «Заветы». Романы «Конь бледный» (1909; отд. изд. СПб., 1912), «То, чего не было» (М., 1914), «Конь вороной» (Париж, 1924). Сборники очерков и рассказов «Во Франции во время войны» (ч. 1–2, М., 1916–1917), «Из действующей армии» (М., 1918), «В тюрьме» (с предисловием А. В. Луначарского; М., 1925), «Последние помещики» (М., 1925). Мемуарная книга «Воспоминания террориста» (Харьков, 1926). Сборник «Книга стихов: Посмертное издание» (Париж, 1931). Погиб в застенках ЧК.

«Поначалу Савинков не понравился мне совсем. Он производил впечатление обособленного, замкнутого и гордого человека. Его хорошо знали в России, и слава не оставила его в Париже, где в гостиных его представляли как „человека, который убил великого князя…“. Светские дамы преследовали его, как могли, и меня это поражало. Возможно, дело было в его репутации, а не во внешности. Он был среднего роста, прямой, стройный, с лысеющей головой и узким, вытянутым лицом. Легкие морщины вокруг глаз тянулись к вискам, как у наших татар, а когда он говорил, глаза щурились еще сильнее, веки, почти без ресниц, оставляли узкую щель, сквозь которую скользил его проницательный, ироничный взгляд. При разговоре он слегка кривил тонкий рот, обнажая желтоватые зубы курильщика. Он не носил ни усов, ни бороды, был всегда подтянут и постоянно ходил в черном котелке (в „Ротонде“ [кафе в Париже. – Сост.] и других местах его называли „человек в котелке“) и с большим зонтом, висевшим на левой руке.

Его манеры и умение говорить производили большое впечатление. Постепенно моя неприязнь к нему исчезла, и Савинков стал мне нравиться. Мы часто виделись, временами он приходил ко мне в мастерскую почитать отрывки из своего сборника „The Pale Horse“. Это был человек передовых взглядов, полностью погруженный в политику. Но в вопросах эстетики его воззрения были совершенно иными – консервативными, с явным предпочтением классического искусства современному» (Маревна. Моя жизнь с художниками «Улья»).

«Рассказывал он превосходно: у него была манера одной интонацией, звуками голоса передавать человека. Это придавало редкую живость всем его повестям и давало его рассказам ту прелесть, живость, юмор, которых совсем нет в записанных его „воспоминаниях…» (М. Волошин. Дневник. 7 января 1913).

«Искренность Ропшина стоит вне всякого сомнения; его художественное дарование неоспоримо; недостатки изложения, причиненные огромным влиянием на него Толстого, с избытком выкупаются у него достоинствами художественного содержания.…Новое произведение Ропшина [роман „То, чего не было“. – Сост.] не создает события, потому что оно уже создало его. О нем пишут статьи; о нем читают рефераты; о нем спорят; его хвалят, его бранят; против него „протестуют“ в печати. А это и значит, что он представляет собой крупное литературное событие» (Г. В. Плеханов. О том, что есть в романе «То, чего не было». Открытое письмо к В. П. Кранихфельду).

«Сама природа, точно по особому заказу, отпустила на него лучший материал, из которого лепятся ею авантюристы и конквистадоры: звериную находчивость и ловкость; глазомер и равновесие; великое шестое чувство – чувство темпа, столь понимаемое и чтимое людьми цирка; холодное самообладание наряду с почти безумной смелостью; редкую способность обольщать отдельных людей и гипнотизировать массы; инстинктивное умение разбираться в местности, в людях и в неожиданных событиях.

Трудно определить, во что верил и что признавал Савинков. Гораздо проще сказать, что он не верил ни в один авторитет и не признавал над собой никакой власти. Несомненно, в нем горели большие вулканы честолюбия и властолюбия. Тщеславным и надменным он не был.