Лозинский – обаятельный хозяин. Если гости – сотрудники и „подписчики“, собравшиеся в его кабинете, – оживлены, болтают и не нуждаются в том, чтобы их занимали, – его не видно – он тихо беседует с кем-нибудь в дальнем углу. Молчание, какая-нибудь заминка или неловкость – и сейчас же как-то незаметно он овладеет разговором, блеснет неожиданной остротой, рассеет неловкость, подымет упавшее оживление.
„Это все равно что Лозинский сделал бы гадость“, – говорила Ахматова, когда хотела подчеркнуть совершенную невозможность чего-нибудь. Гумилев утверждал, что, если бы пришлось показывать жителям Марса образец человека, выбрали бы Лозинского – лучшего не найти»
ЛОКС Константин Григорьевич
«Имя К. Г. Локса стало мне знакомым и дорогим еще в 1913 году…Все в нем было загадочным, начиная с его внешности. Тонкие черты смуглого лица, мрачный взгляд больших темных глаз, устремленный как бы внутрь тебя. Что-то аристократическое и в то же время болезненное в манере держаться. Уроки его были еще уроками неопытного преподавателя. Это был первый его год после окончания университета.
Неопытность искупалась, на мой взгляд, необыкновенной вдумчивостью, тонкостью определений, выразительностью характеристик. Он заставлял нас ощутить дух поэзии Державина. Он живописал нам самый жанр баллады, его происхождение и развитие, прежде чем обратиться к Жуковскому.
…Годом позже я прочла в журнале „София“ его статью об Апулее и „Золотом осле“. Я восхитилась языком статьи, свободным, чистым и совершенно своеобразным…
Вопреки мизантропическому характеру Локса, в нем нередко пробивались лучи подлинной доброты к людям. Мрачное выражение лица внезапно озарялось светлой улыбкой, и он удивительно гостеприимно, приветливо принимал желанных ему гостей в своей одинокой полутемной комнате»
ЛОЛО
«Лоло по характеру был довольно мрачным – остроумие не есть веселье.
…Я хорошо знала Лоло. Мы даже вместе написали оперетку „Екатерина Вторая“, шедшую с большим успехом в Москве, сколько мне помнится, в [19]18-м году. Очень нравились публике „минаевские“ рифмы Лоло, на которые он действительно был мастер. В оперетке этой одному из фаворитов Екатерины посвящаются куплеты:
Между прочим, на премьере этой оперетки сидел с нами в нашей „авторской“ ложе Влад. Ив. Немирович-Данченко и в антракте сказал:
– А знаете, мне сейчас пришло в голову, что следовало бы заняться опереткой. Ведь это особое художественно-театральное представление, оно имеет влияние на зрителя и как сатира.
…Феноменальная близорукость Лоло ставила его иногда прямо в анекдотические положения.
Он сам рассказывал:
– Прохожу я мимо подъезда, вижу – какой-то господин, страшно знакомое лицо. У меня всегда истории, все на меня обижаются, что я никого не узнаю. Но вот тут, слава Богу, узнал. Делаю приветливое лицо, хватаю его за руку, трясу ему руку: „Здравствуйте, здравствуйте. Ну, как Вы?“ А он как-то упирается. „Да я ведь, – говорит, – здешний швейцар“. А я в ответ, совсем уж по-дурацки: „Все равно, мне все равно“. Получилось, как будто мне лишь бы трясти руку, а кому – это уже безразлично.