Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 3. С-Я

«Умная, беспощадная в спорах О. Д. Форш, чьих саркастических, порою по-мужски грубоватых замечаний побаивались самые крайние энтузиасты. У нее была счастливая возможность говорить на общем языке и с представителями „старого мира“, и с самой зеленой молодежью. Нас она привлекала не только остротой критического ума, но и прямотой и резкостью своих суждений. По природе своего дарования Ольга Дмитриевна охотнее всего обращалась к людям и идеям прошлого. (Это была эпоха создания ею исторической повести „Одеты камнем“, о Бейдемане, узнике Петропавловской крепости.) Любая проблема истории в ее устах повертывалась такой стороной, что казалась интересной и значительной даже на фоне все опережающей современности. За это мы любили О. Д. Форш и считали своим сверстником, несмотря на ее несколько суровый облик» (Вс. Рождественский. Страницы жизни).

«Родилась Ольга Форш в дагестанской крепости Гуниб, отец ее был генерал, и что-то от военного сословия чувствовалось в ее осанке, в ее неизменной выдержке при всех жизненных испытаниях, во всем ее облике. Ни разу за все десятилетия, что я знал Ольгу Форш, не привелось мне видеть ее по-женски плачущей или в отчаянии, хотя бывали у нее очень трудные моменты, тяжелые переживания. Не слышал я и от других, чтобы когда-нибудь она плакала или рыдала, как плачут, рыдают, жалуются женщины. Железа в ее характере было достаточно, она умела держать в узде свои чувства, даже самые сильные, или выражать их в сжатом слове, в поступке. Когда случалось у нее несчастье с ней самой или с ее родными, то наедине с собой она, конечно, очень страдала, но и в такие дни на людях она сохраняла уверенную устойчивость, словно сама была крепостью, возвышающейся, как ее Гуниб, на неприступной для робкого сердца горе. Никакой осадой не возьмешь, а огня и вылазки жди.

…Не знаю отца Ольги Форш генерала Комарова, бывшего в семидесятые годы прошлого века начальником Среднего Дагестана, но повадка его дочери, вся манера ее вести себя была доброй демократической закваски, словно происходила она непосредственно от декабристов или – еще ближе – от Софьи Перовской, тоже генеральской дочери. В ее характере отсеялось то ценное, что отличало русских военных людей.

Никакими силами нельзя было сорвать Ольгу Форш с корней, уходящих глубоко в русскую почву, в русскую историю и культуру.

…Своим женским приметливым глазом она многое замечала в людях и с проницательным лукавством, с юмором, то пленительно-добрым, то весьма даже язвительным, давала меткие и едкие характеристики. Она любила тихо, с добродушным ехидством ущипнуть человека словом.

…Она любила играть словами. В двадцатые годы говорилось: „он (или она) хорошо подкован в идейном отношении“. Форш повторяла слово „подкован“, как бы беря его на слух, на нюх, на чутье, взвешивая на невидимых весах:

– А вы, Миша, хорошо подкованы?

И мне казалось, что у нее при этом возникает образ коня. Все-таки она выросла в военной среде, и слово „подкован“ она чувствовала в других контекстах.

…Она казалась несокрушимой. Как-то художник Н. Радлов нарисовал карикатуру, изобразив писательский дом в двухтысячном году. Весь фасад он избороздил мемориальными досками – „здесь жил и работал“, „здесь жил и работал“… А в центре поставил крупными буквами: „Здесь живет и работает Ольга Форш“. Так она воспринималась всеми, кто ее знал» (М. Слонимский. Воспоминания).

ФОФАНОВ Константин Михайлович

18(30).5.1862 – 17(30).5.1911

Поэт. Стихотворные сборники «Стихотворения» (СПб., 1887), «Стихотворения» (СПб., 1889), «Тени и тайны» (СПб., 1892), «Стихотворения» (ч. 1: «Маленькие поэмы»; ч. 2: «Этюды и рифмы»; ч. 3: Снегурочка; ч. 4: Майский шум; ч. 5: Монологи; СПб., 1896), «Иллюзии» (СПб., 1900); «После Голгофы. Мистерия-поэма» (СПб., 1910); «Необыкновенный роман. Повесть в октавах» (СПб., 1910).

«Призракоподобный, худой юноша на тонких, как соломинка, ногах и в огромных волосах, прямых, густых и светлых, похожих на побелевшую соломенную крышу. Лицо у него было удлиненное, бледное и резкий, сумасшедший голос… Фофанов произвел впечатление очень заинтересованного и даже стыдливого молодого человека. И, несмотря на стыдливость и застенчивость, такого же самонадеянного.

…Можно сказать, он пьянствовал всю жизнь. Он не мог писать, если не выпьет. Выпивши он говорил невероятные глупости, сравнивал себя с Иоанном Кронштадтским, с Толстым и Иисусом Христом.