Серебряный век в нашем доме

Ввиду того, что “Универсальная Библиотека” неоднократно пыталась переиздавать некоторые из этих книг по заказам сперва изд<атель>ства В.Ц.И.К., а потом – Госиздата, причем не только не уведомляло меня, но и [всячески][281] маскировало издания, убирая мое имя и даже меняя названия [книг] (напр.<имер>, два романа Тетмайера были соединены вместе под несуществующим заглавием “Горные орлы”), – считаю необходимым заявить: [следующее:]

В силу декрета [рабоче-крестьянского правительства], изданного в конце 1918 г<ода>, авторское право на все означенные книги [переводы, статьи, примечания и на сборник “Русская лирика”] принадлежат мне и перепечатка [всего этого] их без моего разрешения является контрафакцией. Прошу Госиздат ни в коем случае не заказывать ныне воскресшему изд<ательст>ву “Универсальная Библиотека” всех означенных книг иначе, как с моего письменного каждый раз согласия, какового в настоящее время “Унив.<ерсальная> Библиотека” не имеет ни на одну мою книгу.

Владислав Ходасевич.

[Москва, 14 февр.<аля> 1922 г.] Аналогичное заявление, в устной форме, сделано мною Народному Комис<с>ару по Просвещению А.В. Луначарскому.

Владислав Ходасевич.

Есть в архиве и одна из тех книг, что послужила поводом для отповеди Госиздату: экземпляр того самого контрафакционного – “пиратского”, как сказали бы мы сейчас, – издания двух романов Казимира Тетмайера, которое вышло в свет в 1920 году и упоминается в “Заявлении”. Книга эта в своем роде замечательна как торжество бесстыдства и невежества. Мало того что она вышла в свет без ведома и согласия переводчика и имя его там не значится, что два романа объединили в один, а жанр обозначили как повесть, что дали неведомо кем придуманный заголовок, они еще, указывая время действия, ошиблись на сто лет!

Книга была подарена Владиславом Фелициановичем моему отцу с такой вот обстоятельной надписью:

Дорогому и глубокоуважаемому Игнатию Игнатьевичу Бернштейну свой скромный, но по мере сил добросовестный труд с искреннейшей симпатиею и благожелательством честь имеет почтительно преподнести любящий его переводчик – за два дня до дня рождения своей жены, и с надеждой увидеть почтенного Игнатия Игнатьевича у себя накануне означенного дня рождения.

Утрированная почтительность обращения выглядит забавно, если вспомнить, что почтенному Игнатию Игнатьевичу в ту пору едва минуло двадцать лет. Поскольку на обложке нет его имени, Ходасевич избегает его и в инскрипте, однако вносит поправки и комментарии: к римской цифре ХVI прибавлена единица, превращающая ХVI век в ХVII, сообщение: “Перевод с польского” дополнено “уточнением”: “…языка на русский языкъ”, а через всю свободную часть обложки наискось крупно выведено “Издание контрафакционное”. Насмешливые ремарки свидетельствуют скорее о высокомерном пренебрежении, чем о бессильной ярости, каковою дышит заявление в Госиздат, написанное в другое время и в ином душевном состоянии, дабы не только излить накопившееся раздражение, но и защитить ежеминутно попиравшееся достоинство. Не уступить соблазнам “беса смирения”. Бросить вызов. Пригрозить. С другом поэт мог пошутить на эту тему. Советским чиновникам он не желал спускать произвол. Судя по тому, что он просит Владимира Германовича Лидина[282] лично передать “Заявление” в Госиздат и “непременно взять расписку”[283], шаг этот был важен для Ходасевича.