Серебряный век в нашем доме

В педагогической практике стремление к совершенству вступало в противоречие с тогдашними правилами университетской жизни. С.Б. был убежденным противником теорий академика Марра, назначенного в ту пору официальной главой советской лингвистики, без ссылок на Марра и цитат из его сочинений ни одна диссертация не могла бы пройти ученый совет. Поэтому, доведя аспирантскую работу до максимально высокого уровня, Сергей Игнатьевич приказывал ученику: “А теперь суйте Марра в хвост и в гриву”, – маскируя отвращение несвойственной ему стилистической грубостью. В конце концов, нашлась аспирантка, посчитавшая своим гражданским долгом сообщить эту формулу куда следует. Донос на фоне борьбы с космополитизмом пришелся ко времени, и в деканате вскоре был вывешен

ПРИКАЗ

Ректора Московского ордена Ленина государственного университета имени М.В. Ломоносова

№ 138

16 апреля 1949

Отчислить из Московского университета профессора кафедры русского языка Филологического факультета Бернштейна Сергея Игнатьевича с 14 апреля 1949 г. за антипатриотические выступления, выразившиеся в проповеди буржуазного идеалистического языкознания и открытого выступления против советского материалистического языкознания – учения академика Н.Я. Марра.

Проф. Бернштейн утверждал, что положение классиков марксизма-ленинизма в языке основывается на учении немецкого идеалиста и шовиниста Гумбольдта.

Основание – Решение Ученого совета факультета и приказ Министра высшего образования СССР № 419.

Проректор Московского университета

Г.Д. Вовченко

Оставим на совести авторов характеристику Гумбольдта, корявую сентенцию “положение классиков марксизма-ленинизма в языке” и нестыковку в датах. Удивительно еще, что не посадили, вполне могли – с такой-то формулировкой! Лучше попробуем вообразить, с какими лицами вбежали к опальному профессору на четвертый этаж без лифта представители факультетской администрации, его выгонявшие, в то утро, когда в газете “Правда” появилось известное сочинение “О марксизме в языкознании”, где Марра осудил “лично товарищ Сталин”. Дядюшку с почетом вернули на кафедру.

Гражданская позиция Сергея Бернштейна не сочеталась, казалось бы, с его внешним обликом и обманчивой внешней мягкостью. То, что он делал походя, без видимых усилий в наше время шкурное, как назвал годы господства советской власти Борис Пастернак, требовало незаурядной смелости, мужества и было по-настоящему опасно. Он не только пригревал бездомных, он укрывал ссыльных: у него обитал поэт Владимир Пяст в пору своей неприкаянности, у него скрывался в 1934–1936 годах, будучи бесправным ссыльным, впоследствии осыпанный почестями академик Виноградов[114]. И то и другое узнала я не от дяди – о своих благородных (для них самих – естественных, всего лишь “нормальных”, как сказали бы мы сейчас) поступках интеллигенты его масштаба и его поколения не распространялись, а из позднейших публикаций и рассказов свидетелей. Но кое-что происходило если не на моих глазах, то на моей памяти, звучало в разговорах старших.

К началу войны было ему без малого пятьдесят. Он сделал попытку вступить в ополчение, не взяли. О том, как в страшные дни паники в октябре 1941 года, когда войска Вермахта стремительно приближались к Москве, а жители, во главе с руководством страны, стремительно покидали город, он занимался спасением развеянных взрывной волной книг и рукописей, рассказано на предыдущих страницах. О его роли в сохранении архива Осипа Мандельштама – речь впереди.

Российские интеллигенты старой закалки, в советской системе существовавшие как не от мира сего маргиналы, при всей своей видимой отрешенности и беспомощности в житейских делах, русской культуре в любых обстоятельствах служили толково и безотказно. Так уж было принято в их кругу.

Отклик

Голоса поэтов откликнулись Сергею Бернштейну в последние годы его жизни. Новая страница истории коллекции была связана с именем Льва Алексеевича Шилова и ему обязана своим частичным воскрешением.