Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

После отъезда Судейкина в Америку наш герой ещё довольно долго – целых три года – будет следовать его указаниям: по два часа каждый вечер делать этюды, отводя на каждый по пять минут; «приказывал», уточняет примерный ученик, признаваясь, что сам не ведал, зачем этому следовал. А делать надо было вот что. На больших листах бумаги рисовать во всё пространство листа обнажённую фигуру – одну за другой: чтобы «все руки и ноги были при ней. Чтобы каждый палец, каждый мизинец был при ней. Не прибегать к резинке или исправлению. Сделав ошибку, начинать всё заново». Таково напутствие мэтра. Вот тогда-то благодаря этому методу он и научится композиции рисунка в точно заданных размерах (думается, и не только), что так пригодится ему в книжных иллюстрациях, работа над которыми не за горами. Этот метод принят и в академии Гранд-Шомьер, популярной, особенно у русских и польских художников-эмигрантов, художественной школе Парижа, куда стал приходить и наш художник. Его также привлекало свободное посещение по записи – на месяц, на неделю, а то и на несколько часов по вечерам – и невысокая плата, самостоятельный выбор занятий. Сохранились имена тех, кто учился здесь из русских: Веры Мухиной, Александры Экстер, Зинаиды Серебряковой, Сержа Полякова, Андрея Ланского, который скоро станет крёстным его новорождённой дочери. Алексеев приходил на дневные этюды – от 20 минут до часа занятий – либо вечером на кроки. Метод, близкий тому, что ему преподавал Судейкин, к тому же помогая ему материально. Обнажённую модель они рисовали быстрым карандашом: она каждые пять минут должна была менять позу. Преподаватели – всё больше известные живописцы и графики вплоть до Леже.

Пока, по ощущению, он предоставлен самому себе. Хотя после отъезда в сентябре Судейкина оформленные им при участии Алексеева спектакли продолжали идти в Париже. Так, газета «Последние новости» от 25 октября 1922 года сообщает: с 20 октября по 9 ноября в помещении Театра Елисейских Полей будут проходить спектакли театра «Балаганчик». У рояля – Мирон Якобсон. Декорации и костюмы С. Судейкина, В. Шухаева, Л. Зака, А. Алексеева.

Попадает он и в другие театры режиссёров-авангардистов, участвуя в художественном оформлении спектаклей. Его привлекают и к оформлению Шведских балетов Рольфа де Маре, Русского балета Рене Блюма, спектаклей Фёдора Комиссаржевского, Луи Жуве. Фёдор Фёдорович Комиссаржевский, сторонник системы Станиславского, основатель театра своей великой сестры актрисы В.Ф. Комиссаржевской, в Англии ставший одним из ведущих режиссёров, принадлежал к реформаторам сцены. В Париже он поставил в Театре Елисейских Полей в 1923 и 1924 годах три спектакля: «Дорога в Лувр» А. Милна на английском языке, «Клуб мандариновых уток» А. Дювернуа и П. Фортуни, «Дуэнью» Р. Шеридана. Каково было участие Алексеева, что он извлёк для себя из общения с Комиссаржевским, нам не ведомо. Как, впрочем, и из общения с Луи Жуве, известным французским режиссёром, актёром театра и кино, другом Ж. Кокто и Жироду, чьи две книги, кстати, наш художник будет скоро иллюстрировать как начинающий новую жизнь книжный график. В 1923 году Л. Жуве, тоже принадлежавший вместе с Ж. Питоевым, Ш. Дюлленом и Кокто к реформаторам французского театра, поставил пьесу Жюля Ромена «Кнок, или Торжество медицины», и только в этом знаменитом спектакле мог что-то делать Алексеев.

Вот что сам он говорил о роли авангардного театра в его дальнейшей творческой жизни художника книги. «Мой опыт художника начался с театра под руководством одного из его (Мейерхольда. – Л. З., Л. К.) сотрудников. И, сотрудничая затем с режиссёрами "Картели" двадцатых годов (они тоже были под большим влиянием великого реформатора современного театра), я выучился задумывать всю будущую иллюстрированную книгу как спектакль. Таким образом, именно Мейерхольду, который был решительным, но полным уважения оппонентом своего учителя Станиславского, я обязан моим увлечением зрительной новизной».

Он слышит от Питоева: «Кто же более реален? И кто на самом деле реален? Человек или его творение? Бог создал Шекспира, а Шекспир сотворил Гамлета, реальность Гамлета – вечна». А он ещё недавно продолжал задавать себе детский вопрос: «действительно ли мечты – часть бытия – оказывают влияние на повседневную жизнь и порождают новую реальность, или же, напротив, мои мечтания не влияют на неё, и что у меня нет права принимать их всерьёз за настоящую жизнь?». Его сомнения развеяны: другая реальность существует, она может зависеть от него. Но как её выражать? Он чувствует себя в театре постоянно на вторых ролях, где для подлинного творчества остаётся не так уж много места. Он решает углубить свои знания о восточных культурах и записывается учеником первого года на курсы языков хинди и японского в Национальную школу живых восточных языков, видимо, неизгладимы впечатления от Индии и Японии, где он побывал во время службы на крейсере «Орёл». По каким причинам прервал обучение, увы, неизвестно.