Серебряный век. Жизнь и любовь русских поэтов и писателей

Вы не можете себе представить, как Ваше последнее письмо приблизило Вас ко мне! Я сразу точно увидел Вас, почувствовал, что Вы реально существуете, и захотелось узнать Вас ближе и ближе. Я знаю, что Вам было трудно писать и что мои вопросы могли показаться грубыми, но зато видите, какая польза из этого вышла. Один уже тот факт, что Вам 16 лет, объяснил мне очень многое. Ведь мне 42 года – между нами разница 26 лет – четверть века. Значит, Вы для меня будущее, а я люблю будущее, и люблю, и бесконечно им интересуюсь. Я ведь и сам себя чувствую тоже в будущем и вообще отнюдь себя стариком не чувствую. И думаю, что если бы мы с Вами когда-нибудь встретились и ближе познакомились, то Вы убедились бы, что и мне иногда бывает 16 лет. И Вы почувствовали бы себя со мною, как ровесница, если не во всем (о, конечно, не во всем!), то во многом и, может быть, именно в том, что нам обоим наиболее дорого. <…>

Пишите больше о себе – это самое нужное. Если спросите меня обо мне, то я Вам отвечу так же откровенно, как Вы мне. <…>

Д.С. Мережковский – О.А. Флоренской

15 bis, Rue Théophile GAUTIER

Paris XVI

19.17/Х.07

Благодарю за милое умное письмо. Что Вы пишете о «ненарушимой близости» нашей, принимаю с радостью, но с недоверием к себе: я гораздо хуже, слабее, серее (серый чорт – мой чорт, и я его неправильно объектрировал), чем Вы обо мне думаете.

Но боюсь отвлеченностей в письмах (т. е. слов, способов выражаться отвлеченно, потому что сущность-то реальнейшая). Лучше о простом и не менее важном? И вот самое важное: были Вы влюблены? Я знаю, что это трудно в 16 лет, но все-таки? Не думайте, что этот вопрос я задаю легкомысленно. Ведь тут опять-таки глубочайший узел всех наших новых религиозных переживаний. Тема о поле, о брачной любви есть одна из трех главных наших тем: 1) личность – дух и плоть, 2) пол, 3) общественность.

В категории пола человек сразу воплощается, реализуется, становится из отвлеченного конкретным.

Но если не хотите, не отвечайте. Я понимаю, что иногда не следует отвечать на такие вопросы даже самым близким людям. Только, повторяю, не думайте, что с моей стороны задал легкомысленно.

Ваш брат один из замечательнейших людей, каких я встречал в моей жизни. Если будете писать ему, напишите, что я его не забыл и никогда не забуду. <…>

Ну а Вы какая? Попробуйте-ка себя описать так же, как я себя описал. А знаете, Вы пишете письма, как истинная женщина, несмотря на Ваши 16 лет. Тонко и грациозно. Ну, а я не умею. Простите!

Нет, пока еще не молился за Вас. Но теперь помолюсь непременно и от всего сердца. Этому верьте! И Вы за меня помолитесь…»

В дальнейшем в одном из писем Мережковский признается:

«Милая, зачем у вас все “грусть и муть”? Пусть будет светло хоть на минуточку, когда это прочтете. Ведь я у вас есть, ведь я Вас люблю. Чем больше живу, тем больше чувствую, что люблю. И радуюсь, [все больше] что я Вас так ни за что полюбил».

Ольга Флоренская была не единственным «любовным» адресатом Мережковского. Сохранилась весьма романтическая, порой откровенно-фривольная переписка Мережковского и второй жены Минского Людмилы Вилькиной.

Так что не только у Зинаиды Николаевны были «огненные» полеты-влюбленности, но и ее супруг тоже мог испытывать сердечное волнение… Даже как-то проговаривается Зинаида Николаевна и о вполне плотском чувстве мужа к одной женщине, проговаривается с досадой…

Когда они вернулись в Россию, то окунулись в литературные и общественные дела…Мережковский становится редактором беллетристического отдела журнала «Русская мысль», где печатается Гиппиус.

Война, начавшаяся в 1914 году, воспринималась ими как страшное, губительное событие, потому что каждая война несет в себе «зародыш новой войны». Февральскую революцию супруги восприняли восторженно, мечтая о коренных изменениях в России. Октябрь был ими не принят…

Вместе с Философовым супруги покидают Россию, перейдя польскую границу. Они обосновываются в Варшаве, печатаются в газете «Свобода». После подписания Польшей мира с Советской Россией Гиппиус и Мережковский покидают страну. Философов там остается, и отныне их пути расходятся. Они перебираются во Францию и живут там. У них появляется постоянный секретарь Злобин, который в чем-то заменяет Философова. Жизнь и активность постепенно угасают, хотя Мережковские и принимают у себя людей, но круг русских эмигрантов – узок, и ведут они зачастую – плачевное состояние.