Серебряный змей в корнях сосны – 3

Кента поднес листок ближе к огню и пробежался взглядом по столбикам иероглифов.

– Стихи?

Он прочитал их про себя и недоуменно нахмурился.

«Под одним зонтом
В дождь месяца хризантем.
Горькая сладость».

Он посмотрел на зонтик на своих коленях. Должно быть, сами боги указали ему на костер старьевщика, чтобы он запустил цепочку, которая приведет… Кента улыбнулся – вот бы она привела его к другу, с кем можно будет разделить и горе, и радость жизни оммёдзи. Задумавшись, он не заметил, как листок выскользнул из пальцев и мгновенно сгорел в огне.

– Не печалься, – утешил старик, – ведь главное же не бумажка. Но вижу, что тебе и без предсказания тяжко. Хочешь, облегчи душу, все равно наутро разойдемся своими путями.

От стихотворения остался только пепел, да и он уже перемешался с золой. Кента горько усмехнулся.

– Я иду учиться оммёдо не по своему желанию, а по необходимости. В моей деревне случилась болезнь, и мы в святилище помогали людям и искали причину недуга. И когда мы ее узнали…

Кента замолчал. Несправедливость душила, как озлобившийся дзятай[9], но Кента очень старался простить тех, с кем рос бок о бок. Все ошибаются – и он, и они тоже.

– Люди обвинили тебя?

– Нет. Это я обвинил, не разобравшись.

– Не ошибаются только небожители, да и то… – старик вздохнул. – Что нам, смертным, о том известно?

– Если мы не будем верить в божественную справедливость, то во что тогда?

– В себя, мальчик, в себя.

Кенте это не очень понравилось, но он решил не перечить старому человеку. Медленно догорал костер, все ниже и ниже трепетали рыжие всполохи, пока не остались лишь те робкие язычки, что продолжали упорно облизывать почерневшие угли. Исао уже заснул сидя, по-стариковски всхрапывая и чуть покачивая седой головой. Кента мучился дольше, все раздумывая над тем, как принял его мир за пределами деревни и родного святилища. Пока получалось, будто не очень хорошо, но он встретил доброго человека, погрелся у его костра и разделил с ним трапезу, получил шанс избавить старый зонт от перерождения, а еще предсказание, хоть и пока непонятное, однако не сулившее вроде ничего страшного.

Довольный получившимся итогом, Кента заснул крепким сном.

А наутро от ночного знакомства остались только остывшая зола и дырявый зонт. Старьевщик ушел, не попрощавшись, и Кента мысленно пожелал ему удачного пути, сам же продолжил свой. Сон принес не только отдых телу, но и ясность рассудку – Кента проснулся со знанием цели.

Он идет в школу Кёкан!

* * *

На третий день пути погода испортилась, и зарядили дожди, уже не такие теплые, как в разгар лета. Кента никогда не боялся холода и здоровьем обладал отменным, однако морось и хмарь навевали тоску, пейзажи вокруг, новые и оттого интересные, терялись в серой дымке, делались размытыми и невзрачными. Кента упрямо держал над головой зонт, но вода просачивалась сквозь прорехи в бумаге, и волосы все равно быстро намокли.

Месяц долгих ночей грозил превратиться в месяц долгих дождей.

Дорогу развезло, и на четвертый день путешествия Кента впервые набрел на человеческое жилье – деревенька была небольшой, но гостеприимной, там измотанного и голодного юношу обогрели и накормили, и позволили остаться на ночь. Пожилая пара, приютившая его, недавно потеряла последнего ребенка, а внуками так и не обзавелась, и потому к Кенте они отнеслись как к родному сыну, с нежностью и заботой, хотя денег у него с собой почти не было и заплатить за постой соразмерно он бы не смог. Уходя от них наутро, Кента испытывал стыд за то, что оставляет таких хороших людей одних снова.

– Я стану оммёдзи и обязательно отблагодарю вас за доброту, – пообещал он.

И вот очередной пасмурный день прошел в непрерывном движении. Соломенные варадзи вновь пропитались водой из луж, низа простых крестьянских штанов сплошь покрывали брызги, и все же Кента чувствовал себя все лучше и лучше. До Лисьего леса, как сказали в деревне, оставалось недолго, а там уже дело за малым – отыскать ворота, ведущие в третью из великих школ оммёдо и экзорцизма. Правда, там же предупредили, что если в школе не захотят впускать, то ворот ему не видать как своих ушей, дескать, в Кёкан не гнушаются использовать силу ёкаев, чтобы распугивать неугодных. Но Кента не боялся: он не обижал ёкаев и жил с ними в мире, и Кёкан не из-за чего злиться на него.

Под сводами высоких деревьев Лисьего леса мелкий противный дождь, сопровождавший Кенту в последние дни, стал менее навязчивым, а потом и закончился вовсе. Встряхнув зонтик, он с тоской посмотрел на прореху – в школе первым делом нужно будет заняться починкой, ведь теперь Кента его хозяин и ответственен за него. Он аккуратно, боясь совсем испортить, сложил зонт и заткнул за узел на спине. Тропка петляла между деревьями, местами почти сухая, местами в ямках собирались лужи, и Кента, насвистывая себе под нос детскую песенку, которую выучил от деревенских ребятишек, легко перепрыгивал через препятствия.

А потом увидел развилку, на развилке – замшелый валун, а на валуне – сидящего человека.