Серебряный змей в корнях сосны – 3

И пусть опасности не предвиделось, оба юноши вошли внутрь осторожно, готовясь защищаться в случае чего. Но храм был так же пуст и заброшен, как и казался снаружи. Кента с тоской поглядел на место алтаря. Кому здесь поклонялись? Сейчас люди ходили в буддийский храм в другой стороне и забыли имя своего первого покровителя.

– Смотри-ка, – привлек его внимание Мацумото. В руках он держал журавлика из бумаги, немного помятого, но еще не потерявшего форму.

– Оригами? Здесь? – Кента снова оглядел запустение вокруг.

– Не просто оригами. – Хизаши развернул журавлика, расправил заломы и довольно кивнул. – Это та же самая бумага, что в управлении. Точнее, та же, из которой тот человек складывал фигурки. А вот письмо ты писал на другой.

– Я не заметил…

– Я и не сомневался, – язвительно поддел Хизаши и скомкал журавлика. – Нас обдурили! Как… Как… детей малых!

Он был в ярости, а таким Кента видел его нечасто. Обычно идеальная маскировка трещала по швам, пропуская наружу истинное обличье, а еще – отголоски осорэ, едва уловимые, как капля туши, почти растворившаяся в воде. Такой Мацумото Хизаши пугал.

– Успокойся, – велел Кента. – Вернемся немедленно и снова наведаемся в управление.

То ли твердый голос подействовал, то ли он сам взял себя в руки, но ёкай в юношеском теле притих до поры до времени, и Хизаши выдохнул чуть слышное проклятие.

Больше в старом храме не нашлось ничего интересного, ни единой личной вещи или хотя бы намека на то, что здесь обитал живой человек. Талисманы, как и чутье, не видели поблизости угрозы, если не считать таковой опасно провисшую кровлю, и вскоре выцветшие тории остались за спиной. Говорить было не о чем – или, наоборот, слишком много разного скопилось в голове, чтобы найти одну, ту самую мысль, которая стала бы уместнее всего. Кента думал о том, что им до сих пор неизвестно, когда случится хитобасира, а узнать не у кого, раз уж монах Сусуму так легко провел их двоих, скрывшись на самом виду. Единственное, что не вызывало больше сомнений – это его злой умысел. Ничего не совершив, стоит ли прятаться?

О чем думал Хизаши, догадаться было нереально. Может, о том, что они не успели, и снег все же пошел, проникая даже сквозь плотную завесу древесных крон, а уж когда вышли на дорогу, защититься от мелких сырых снежинок стало и вовсе нечем. Они собирались в стаи, как белые тяжелые мухи, запутывались в волосах, стекали подтаявшими комками за ворот. Ветер усилился, и даже просто смотреть прямо перед собой стало сложно, с такой силой залепляло глаза. Все кругом приобрело монотонно светлый облик, и соломенные варадзи утопали в снегу, хорошо еще школа снабдила учеников каватаби[41] из оленьей кожи, и ноги не промокали даже в такую погоду.

Мацумото прикрывал лицо раскрытым веером, которому нипочем были ни ветер, ни снегопад, но волосы его превратились в сосульки. В какой-то момент показалось, они сбились с дороги, пропустили поворот – все выглядело одинаковым, а ресницы смерзались, стоило только моргнуть.

– Не стой! – прикрикнул на Кенту Хизаши.

Они продолжили прорываться сквозь внезапный буран, уже даже пожалев, что не остались в храме, пусть и ветхом, но способном еще защитить от ветра. А свистело и завывало так, что впору оглохнуть. Каждый новый шаг давался с трудом, и Кента сильно наклонился вперед, чтобы спастись от хлестких ударов по лицу.

Едва ли такой ночью, как эта, кто-то решится проводить ритуал.

А если нет?

И будто разом прибавилось сил, Кента зашагал быстрее, прикрывая глаза сгибом локтя. От холода кожа словно превратилась в лед, мокрый снег покрывал ее коркой, застывая на пронизывающем ветру. Когда впереди показались очертания домов, Кента ощущал себя больше Юки-Дарума[42], чем человеком. Они ввалились в управление, стоящее как раз с краю, и напугали старика, попивающего чай за стойкой.

– Вот-те на, – сказал он без особого удивления. – Кого это принесло в такой-то буран? Люди вы или ёкаи?

– Люди, – зло выплюнул Хизаши вместе со снегом и, напрягшись, силой ки растопил на себе хрусткую корку. Кенте подобное не пришло в голову, и он поспешил повторить за другом, потому что беседовать в таком состоянии было попросту неудобно. Когда оба они, оттаявшие и мокрые, пили предложенный стариком чай, тот поведал им, что знать не знает описанного ими «хисё».

– Один я тут до конца месяца пионов, – сказал он, – а после другой прибудет, сменить меня. За три школы принимаю прошения и письма и, стало быть, пересылаю. Все сам делаю. Я же местный, из этой деревни.

– А монах Сусуму вам знаком? – спросил Кента. Словам старика он сразу поверил.

Но монаха, которого тот знал, звали иначе и служил он при другом храме, а в этот уже много лет никто не наведывался.